Но в пресвитерианскую церковь Святого Андрея на воскресную службу пришли только люди. И довольно много людей. Скамьи быстро заполнялись. Гамаш узнал нескольких репортеров, да и остальных, вероятно, больше интересовали слухи, чем Господь Бог. Старший инспектор подозревал, что большинство из сегодняшних прихожан никогда прежде не заходили в церковь, возможно, даже не подозревали о ее существовании. Они обнаружили ее вместе с телом.
Английский Квебек на параде.
Все скамьи стояли полукругом перед кафедрой, и Гамаш нашел место на изгибающейся скамье ближе к боковой стороне церкви. Несколько минут он сидел спокойно, с восхищением разглядывая интерьер.
Церковь была заполнена светом. Он проникал через яркие и веселые витражные окна. Толстые стены были оштукатурены и покрашены в кремовый цвет. А от потолка вообще нельзя было оторвать взгляд. Он был недавно выкрашен в лазурный цвет и воспарял над высокими, изящными полукруглыми хорами.
И еще старшего инспектора поразило, что нигде не было видно распятия.
– Красиво, правда?
Гамаш повернулся и увидел рядом с собой Элизабет Макуиртер.
– Красиво, – прошептал он. – Эта церковь давно построена?
– Двести пятьдесят лет назад. Недавно отпраздновали юбилей. Конечно, англиканская церковь Святой Троицы гораздо крупнее. Бóльшая часть английского сообщества ходит туда, но мы пока выживаем.
– И эта церковь объединена с Литературно-историческим обществом? Вроде бы она находится в том же квартале.
– Ну разве что неформально. В совете заседает священник этой церкви, но это всего лишь совпадение. Прежде в совете был англиканский архиепископ, но он уехал несколько лет назад, а потом мы пригласили к себе пресвитерианца.
– У вас всегда такой сбор? – Гамаш кивнул в сторону людей, толпящихся в проходах, поскольку сидячих мест уже не было.
Элизабет покачала головой и улыбнулась:
– Обычно можно растянуться на скамейках и спать в свое удовольствие. И не думайте, что кое-кто из нас не делал этого.
– Сегодня, похоже, народа будет много.
– Это хорошо. Церкви нужна новая крыша. Но я подозреваю, что большинство из этих людей пришли поглазеть. Вы читали статью в «Ле журналист» сегодня утром?
Гамаш знал эту местную газетенку. Он покачал головой:
– Только «Ле солель». А что? Что там было написано?
– Да ничего особенного. Просто было высказано предположение, что англоязычные канадцы убили Рено ради сохранения наших темных тайн.
– И что же это за тайны?
– Конечно, что Шамплейн похоронен под Лит-Истом.
– А он действительно там похоронен?
Ему показалось, что этот вопрос напугал Элизабет Макуиртер. Но тут зазвучал орган, прихожане поднялись, и это избавило ее от необходимости отвечать на заданный вопрос. Гамаш знал, что она ответит.
«Конечно не похоронен».
Он пропел «Господь всех надежд» из сборника церковных гимнов и оглядел собравшихся. У большинства был потерянный вид – они даже не пытались петь, кое-кто шевелил губами, но Гамаш удивился бы, услышав, что они издают какие-то звуки. И всего лишь с десяток-другой действительно пели.
На кафедру поднялся молодой человек, и служба началась.
Гамаш устремил взгляд на священника. Томас Хэнкок. Ему было лет двадцать с небольшим. Светло-русые волосы, красивое лицо, хотя и не в классическом роде, а, скорее, просто дышащее здоровьем. Энергичный (Гамаш уже замечал для себя, что невозможно быть одновременно энергичным и непривлекательным). Немного похож на Мэтта Деймона. Умный и обаятельный.
Они помолились за Огюстена Рено.
Потом Томас Хэнкок сделал нечто такое, что Гамаш считал невозможным. Признавая, что Рено был убит всего в нескольких ярдах отсюда, он не стал останавливаться на этом. Как не стал задерживаться и на странностях воли Божьей.
Нет, преподобный мистер Хэнкок, в своей длинной синей сутане и с этим детским лицом, заговорил о страсти и целеустремленности. О том, что Рено явно нашел счастье в жизни. Преподобный связал это с Богом. Назвал это великим даром Божьим.
Остальная часть проповеди была посвящена радости.
Гамаш знал, что это исключительно рискованная стратегия. На скамьях сидели франкоязычные канадцы, которых интересовала субкультура, обнаружившаяся в самом центре их города. Англичане. Большинство квебекцев, вероятно, и не подозревали, что англичане сосуществуют рядом с ними, не говоря уже о том, что они тут так удобно и надежно устроились.
Они были диковинкой, и большинство людей, пришедших в церковь, явились сюда, чтобы поглазеть, чтобы вынести какое-то мнение. Включая и некоторое число репортеров; они сидели с раскрытыми ноутбуками, готовясь срочно сообщить своим редакторам об официальной реакции англоязычного сообщества. Эта церковь и англоязычные канадцы, говорящие о радости, а не о трагедии, могли быть обвинены в том, что они бессердечные, что им наплевать на трагедию, унесшую жизнь человека. Убили человека – ну и бог с ним.
Но священник не подыгрывал толпе, не предлагал завуалированного извинения, опираясь на искусно подобранные цитаты из Библии, – нет, он говорил о радости.
Арман Гамаш не знал, как это будет подано в завтрашнем номере «Ле журналист», но он не мог не восхищаться этим человеком, который не пошел на поводу у собравшихся, а, напротив, предложил иной, более позитивный взгляд на мир. Гамаш подумал, что если бы его церковь больше говорила о радости и меньше о грехе и вине, то он, возможно, и вернулся бы туда.
Служба закончилась песнопением и сбором пожертвований, за этим последовала безмолвная молитва, во время которой агент Морен рассказал Гамашу о своей покойной бабушке – та беспрерывно дымила, не вынимала сигарету изо рта.
– Из-за дыма она вечно подмигивала правым глазом, – сказал Морен. – Причем сигарета просто догорала. Она никогда не стряхивала пепел. Он просто висел длинным серым столбиком. Мы могли наблюдать за ней часами. Моя сестренка говорила, что бабушка отвратительна, но я ее любил. Она еще и выпивала. Она могла пить и есть, не вынимая сигарету изо рта.
Похоже, это производило на него впечатление.
– Когда она готовила завтрак, весь столбик пепла падал в кашу. Но она продолжала ее помешивать. Один господь знает, сколько пепла и всякой дряни мы съели.
– Она умерла от курева?
– Нет, поперхнулась брюссельской капустой.
В этот момент в церкви наступила пауза, но Гамаш не удержался и хохотнул.
Элизабет посмотрела на него.
– Думаете о радости? – прошептала она.
– В некотором роде, – ответил Гамаш, и в груди у него защемило с такой силой, что он чуть не охнул.