«Ранение брюшной полости. Ему сейчас делают операцию».
«Но он будет жить?» – не успокаивалась Анни.
«Мы не знаем».
«Вы сказали, у моего отца кровотечение. Что это значит?»
«Ранение в голову, – стал перечислять доктор. – Внутреннее кровотечение. Инсульт».
Рейн-Мари не слушала. Он жив. Она повторяла эти слова про себя, и повторяла потом каждый день. И неважно, что там, на этом треклятом видеоролике. Он жив.
– Не знаю, что там на нем может быть, – сказал Гамаш.
И это было правдой. Он заставлял себя вспомнить подробности для следствия, но в основном в памяти остались какие-то фрагменты, хаос, шум, крики, вопли. И повсюду автоматчики. Гораздо больше, чем они предполагали.
Выстрелы один за другим. Бетон и дерево взрываются осколками у них на глазах. Автоматные очереди. Незнакомое ощущение бронежилета на груди. Карабин в его руках. Люди в прицеле. Отдача при выстреле. Стрельба на поражение.
Он оглядывает пространство в поисках стрелков, отдает приказы. Поддерживает порядок даже во время атаки.
Видит, как падает Жан Ги. Как падают другие.
По ночам он просыпался от этих образов. От этих звуков. И этого голоса.
«Я успею найти тебя вовремя. Верь мне».
«Я верю. Я вам верю, сэр».
– Я буду дома завтра, – сказал Гамаш жене.
– Береги себя.
Таких слов она прежде не говорила ему. Прежде, до того как все это случилось. Она думала об этом каждый раз, когда он уходил на работу, но никогда не произносила этих слов вслух. А теперь сказала.
– Хорошо. Я тебя люблю.
Он отключился и посидел какое-то время, беря себя в руки. Рука нащупала в кармане пузырек с таблетками. Пальцы сомкнулись вокруг него.
Гамаш закрыл глаза.
Потом, вытащив пустую руку из кармана, начал звонить тем, кто остался в живых, и семьям тех, кого уже нет.
Он говорил с матерями, отцами, женами и мужьями погибших. И на заднем плане слышал детский голос, просящий молока. Он звонил снова и снова, выслушивал их негодование, их боль – они не могли себе представить, чтобы кто-то выставил в Интернете видео всего этого. Но ни один из них не упрекнул его, хотя Арман Гамаш знал, что основания для этого у них были.
– Тебе нехорошо?
Гамаш поднял взгляд и увидел Эмиля Комо в соседнем кресле.
– Что случилось? – спросил Эмиль, заметив, как смотрит на него Гамаш.
Старший инспектор помедлил. Впервые в жизни у него возникло искушение солгать этому человеку, который солгал ему.
– Почему вы сказали, что заседание Общества начинается в половине второго, хотя оно начиналось в час?
Эмиль помолчал. Неужели солжет снова? Но Эмиль покачал головой:
– Извини, Арман. Нам нужно было обсудить кое-что до твоего прихода. Я думал, так будет лучше.
– Вы мне солгали, – сказал Гамаш.
– Всего на полчаса.
– За этим стоит нечто большее, и вы это знаете. Вы сделали выбор, встали на определенную сторону.
– На сторону? Ты хочешь сказать, что Общество Шамплейна стоит не на той стороне, что ты?
– Я говорю, что у нас у всех есть свои привязанности. Вы свою обозначили.
Эмиль посмотрел на него.
– Извини. Я не должен был лгать тебе. Этого больше не случится.
– Это уже случилось, – сказал Гамаш, вставая и кладя на столик сто долларов за воду и тихое место у огня. – Что вам сказал Огюстен Рено?
Эмиль тоже поднялся:
– Что ты имеешь в виду?
– ОШ в дневнике Рено. Я думал, так обозначена грядущая встреча с Обри Шевре. Встреча, которая так и не состоялась, потому что Рено убили. Но я ошибался. ОШ означает Общество Шамплейна, и встреча была назначена на сегодня, на час дня. Зачем он хотел встретиться с членами Общества?
Эмиль смотрел на него убитым взглядом и молчал.
Гамаш развернулся и пошел прочь по длинному коридору. Его телефон снова вибрировал, сердце учащенно билось.
– Постой, Арман, – услышал он за спиной, но не остановился.
Потом он вспомнил о том, что значил для него Эмиль и продолжает значить. Неужели одна ложь способна уничтожить все, что было между ними?
В этом была опасность. Не в том, что случались предательства, не в том, что случались жестокости, а в том, что они могли перевесить все хорошее. В том, что мы можем забывать хорошее и помнить только плохое.
Но не сегодня. Гамаш остановился.
– Ты прав. Рено хотел встретиться с нами, – сказал Эмиль, догнав Гамаша, когда тот забирал куртку из гардероба. – Он сообщил, что нашел что-то. Что-то такое, что нам не понравится, но он будет готов забыть об этом, если мы дадим то, что ему надо.
– И что ему было надо?
– Он хотел вступить в общество и иметь престиж наравне с другими членами. А когда гроб будет найден, он требовал, чтобы мы признали его правоту.
– И все?
– И все.
– И вы согласились?
Эмиль покачал головой:
– Мы решили не встречаться с ним. Никто не верил, что он и в самом деле нашел Шамплейна, и никто не верил, что он нашел какие-то компрометирующие материалы. Мы пришли к мнению, что принятие Рено в члены общества пойдет нам во вред. В общем, мы ему отказали.
– К вам приходит пожилой человек и просит принять его, просто принять. А вы отказываете?
– Я не горжусь этим решением. Это мы и должны были обсудить в твое отсутствие. Я хотел, чтобы они обо всем тебе рассказали, и предупредил, что если они этого не сделают, то сделаю я. Извини, Арман, я совершил ошибку. Просто я знал, что это не может иметь значение для следствия. Никто не верил Рено. Ни один человек.
– Кто-то ему поверил. И убил.
На заседание Общества Шамплейна собрались одни пожилые квебекцы. Что объединяло их? Безусловно, их очарование Шамплейном и первыми годами существования колонии. Но оправдывало ли это их пожизненное нежелание видеть правду? Не стояло ли за этим нечто большее?
Самюэль де Шамплейн был не просто одним из первопроходцев, он был отцом Квебека, а потому считался символом квебекского величия. И свободы. Нового Света и новых стран.
Суверенитета. Независимости от Канады.
Гамаш вспомнил волнения конца 1960-х. Бомбы, похищения, убийства. Все это совершали молодые сепаратисты. Но молодые сепаратисты 1960-х стали теперь пожилыми сепаратистами, они вступали в общества, заседали в шикарных залах и попивали аперитивы.
И строили заговоры?
Останки Самюэля Шамплейна были обнаружены, а с ними обнаружилось, что он был протестантом. Как отнесется к этому церковь? Как отнесутся к этому сепаратисты?