И однажды, выпив больше, чем следует, и немного утратив над собой контроль, она ему это действительно сказала. Он вдруг разозлился.
– Не для того я тебя привез в Москву, чтобы ты мечтала о доме в деревне. Не для того я положил столько усилий на то, чтобы, не протолкиваясь самому, протолкнуть тебя. Оставь свои глупые разговоры для интервью с журналистами. Им распиши, как ты любишь природу. Я же прекрасно знаю, что мы с тобой любим только работу и в ней себя.
Она запротестовала:
– Ну почему? Почему? Я люблю тебя! Ради тебя я готова все бросить!
– Верю! Ты можешь бросить, с тебя станется. А потом будешь несчастна, и в этом несчастье втихомолку станешь винить меня.
– Ты прав, – сказала она сквозь слезы. В эту ночь ей казалось, что они снова были так же нежно близки, как в Лаосе.
Да, они были близки, но он во время их близости думал: «А я, черт возьми, нашел свое место? Не проворонил ли я, не профукал ли свои диссертации, свои научные звания, свою мировую известность?»
Конечно, часто бывает, что звания – тлен, бессмыслица, но, с другой стороны, больные, бывает, и говорят: «Покажите меня профессору…»
Правда, таких больных он оперировать никогда не брал, так к профессорам и посылал, сколько бы они потом ни возвращались и ни просили… Но из песни слова, как говорится, не выкинешь. Кафедра и ученая степень Вячеславу бы очень не помешали.
А чего ему не хватало для этого? Целеустремленности, какая с лихвой была у Наташи. А он, надо сказать, стал ленив, распылялся. Когда же он потерял себя? Ведь в молодости Славик был и настойчив, и целеустремлен…
Не хватило завода пружины. Найдя себя в своей глазной практике, он решил, что добился всего. У него появились деньги. Он стал собирать компании. На этих сборищах Вячеслав хохмил и гусарил. Те, кто помнил его по институту, не сразу могли его узнать теперь. Он стал бесшабашным и добрым, улыбка напряжения исчезла с его лица, он превратился в рубаху-парня. Как оказалось, это тоже не принесло ему удовлетворения. Лилька не выдержала, ушла от него. Может, сама бы все-таки не ушла, но вмешался ее папаша. Серов хлопнул дверью и женился снова. И сразу будто опять изменился. Все силы вложил в Наталью. Если бы они стали заниматься наукой вместе, вряд ли она так быстро смогла бы добиться того, чего добилась. Он обеспечивал ей тыл. Он занимался ее дочкой. Он ходил по магазинам, он часто готовил обед. Многое он взял на себя. Но он знал, что делал это не зря. Его труд не пропал даром.
И с тех пор опять многое изменилось. Он, конечно, любил Наташу. Любил смотреть на нее, слушать. Наблюдал за ней, когда она одевалась. Из одежды никогда ей ничего не дарил. Любил, когда она появлялась в чем-то новом, всегда неожиданная, всегда элегантная. С удовольствием отдавал ей деньги. Потом, правда, она стала зарабатывать больше его. С деньгами у них всегда царила неразбериха. Наташа была непрактична и всегда занята. Она тратила на себя очень много. А ему после бедной юности доставляло удовольствие угощать, дарить, давать в долг. Скопидомом Вячеслав тоже не стал. Без сомнения, они были парой. Но все чаще жена вызывала в нем какое-то хулиганское желание нашкодить, как, бывает, школьники хоть и уважают учительницу, а все равно не могут отказать себе в удовольствии сбежать с ее урока или подложить на стол дохлую мышку. Ему с каким-то садистским удовольствием нравилось рисковать их отношениями. И поэтому во время ее отъездов, когда маленькая еще Катя ночевала у бабушки с дедушкой, посторонние женщины часто спали в их постели, мылись в ванной и утром ели в их кухне. Иногда Вячеслав даже представлял себе, какое могло бы быть лицо у жены, если бы она внезапно вошла в квартиру и увидела все это. Он будто видел ее надменно взлетевшие брови, искривленные презрительно губы и слышал звук захлопывающейся двери. Он знал, куда она пойдет из их дома.
– Ну, беги, беги, жалуйся своему папочке!
Это был уже второй папочка жены в его жизни. Не сознавая этого, к папочкам Серов ревновал.
Алексей все смотрел на Наташу.
Он вспомнил, как встретил ее однажды на улице осенью, после того как вернулся в их город, закончив аспирантуру. На ней было маленькое узковатое пальтецо с рыженькой облезлой норкой у шеи. Стояли морозы, руки Наташи покраснели без перчаток, и он обратил внимание, что, как и большинство врачей, она обречена ходить всю жизнь с коротко подстриженными ногтями, как первоклассница. В Питере тогда девушки делали яркий маникюр, щеголяли в длинных кожаных пальто и в блестящих сапогах до колен. А Наташа стояла с покрасневшим носом, в простеньких коричневых ботинках и одной рукой беспомощно откидывала волосы со лба, а другой прижимала к себе старый смешной портфель, у которого как раз в этот момент оторвалась железная ручка. Алексей смотрел на нее с грустью, а в ответ видел восхищение в глазах. Она все расспрашивала, где он бывал в Питере и что видел, а он как-то небрежно махал рукой, мол, рассказать все равно невозможно. Наташа тогда удивила его полным отсутствием желания «выглядеть». Что он мог находить в ней особенного? Так, слишком ученая немодная девушка-переросток, и больше ничего.
А Наташе тогда просто некогда было выглядеть. У нее недавно родилась дочка, в стране во всем был дефецит, требовалось много работать. Наталья тогда как раз заканчивала диссертацию. Не до ногтей ей было.
Но он все-таки не простился с ней сразу, а договорился встретиться вечером. Она, как всегда, пригласила его домой. Алексей пришел поздно, когда все в квартире уже спали. Наташа тоже уже не ждала его и вышла в переднюю в розовом старом халатике. Увидев гостя, она обрадовалась и тихонько провела его в свою комнату, где они снова сидели, как раньше, и пили кофе почти до утра. Он рассказывал ей питерские байки о своем житье-бытье, но ни словом не обмолвился, что имеет планы опять уехать в Питер, и как можно скорее. А потом, совершенно неожиданно и для него, и для нее, они в первый раз были близки, а когда уже задремали, их разбудил шестичасовой бой московских курантов. От этого боя Катя расплакалась в соседней комнате, и пока Наташа убаюкивала ее, Алексей оделся и, осторожно поцеловав ее в щеку, вышел в переднюю и закрыл за собой дверь.
Он потом вспоминал эту ночь. Особенно после того, как женился на Алене, Алена была как бурная, беспокойная, мутная река, Наташа – как родник. В ней не было страсти. Одна только нежность. Полное подчинение ему, гибкая покорность, запах трав от волос. Удивительный контраст по сравнению с прежней колючей амазонкой. Вот что может сделать с женщиной жизнь! Ни до, ни после Алексей не встречал такого гибкого тела, всепрощающих глаз, прохладных рук, податливых губ.
Однажды в Питере он от нечего делать зашел в букинистический магазин. Лил дождь, а у Алексея поблизости через полчаса была назначена встреча с нужным человеком. Фомин зашел, чтобы скоротать время и согреться. С тех пор как он был женат, прошло три года. Он кинул взгляд на одну из полок и остолбенел. С обложки старого альбома Дюрера обнаженная Ева печально и трогательно смотрела глазами Наташи Нечаевой. Он попросил продавца показать ему книгу. Долго глядел на Еву, а потом отдал назад, не купив. Продавец равнодушно поставил альбом на место. Через три дня, томимый смутным беспокойством, Алексей вернулся, чтобы купить альбом, но его уже не было. Он побродил немного по городу, потом, внезапно для себя, зашел в авиакассу и вместо Дюрера купил билет в город на Волге. Дома, для того чтобы оправдать поездку, выдумал несуществующий предлог.