Итак, несмотря на то, что Вячеслав Сергеевич совершенно не выспался, новое утро наступило, как всегда, вовремя, с определенным не нами постоянством. Однако облегчения в мыслях оно не принесло. Вячеслав Сергеевич встал и, посмотрев на часы, набрал номер телефона лаборатории жены.
«Наверное, никого еще нет», – подумал он, вслушиваясь в безрадостное пиканье гудков. Он хотел уже положить трубку, как вдруг что-то щелкнуло, и молодой мужской голос ответил:
– Слушаю.
– Это муж Натальи Васильевны, – сказал Вячеслав неизвестному молодому человеку. В лаборатории было полно аспирантов, и этот голос не вызвал у Серова никаких эмоций. – Я хотел бы узнать, сколько дней продлится конференция в Петербурге, и на какой день намечен доклад Натальи Васильевны. Она забыла его дома, и я мог бы ей его привезти.
– Забыла доклад? – удивился молодой голос на проводе. – Но я думаю, вам не стоит беспокоиться. Наталья Васильевна все прекрасно знает на память.
– С кем я разговариваю? – поинтересовался Серов. Ему показалось забавным, что кто-то дает ему указания беспокоиться или не беспокоиться.
– Евгений Савенко.
– Вы аспирант? – Что-то он не слышал такую фамилию в разговорах с Наташей.
– Нет, соискатель. – Женя заочно терпеть не мог мужа Натальи Васильевны. Какое имеет значение, аспирант он или соискатель? Важно, что он хотел сам поехать с Натальей Васильевной в Петербург. Она его не взяла. Она почему-то выбрала себе в спутники старика с внешностью добродушной жабы, бывшего проректора по науке из института, в котором когда-то училась сама. Теперь он занимал при ней почетную должность консультанта. А все лабораторные остряки придумали ему кличку, которую проректор оправдывал на все сто: Нирыбанимясо.
Нирыбанимясо ходил на работу, слегка помахивая потертым портфельчиком, как, казалось, ходил еще до нашей эры. И никто в лаборатории не понимал – зачем этот старик нужен Наталье Васильевне?
– Значит, сколько дней будет идти конференция, вы не знаете? – задал Серов уточняющий вопрос.
Факс с сообщением о конференции лежал сейчас перед Женей на столе Натальи Васильевны. Если как-нибудь выяснится, что он, Женя, не смог ничего вразумительно объяснить, Наталья Васильевна может рассердиться. Этого допустить нельзя. Женя взял в руки факс и продиктовал Серову программу, включая время и место проведения банкета.
Серов поблагодарил, извинился за беспокойство и положил трубку, Женя тоже кинул свою на рычаг и сел на Наташино место за стол. Он был в лаборатории один, и у него имелся запасной ключ от начальственного кабинета. Евгений любил задерживаться после всех и часто приходил раньше. Именно из-за этого ключа и приходил. Он стал настоящим фетишистом в последнее время. Итак, Женя посидел в совершенной неподвижности, молча, потом потрогал оставленную на столе самую простую шариковую ручку, прочитал, что было написано на листе календаря (кстати, ничего особенного там не оказалось), понюхал стоящий сбоку флакончик духов. Затем открыл незапертый ящик стола и увидел в нем черную пудреницу от «Шанель», старую сломанную линейку, пачку цветных фломастеров, коробку скрепок. И небрежность, и обыденность, с которой лежали здесь вещи, к которым притрагивалась она, привели все чувства в расстройство. На спинке кресла, позади, валялся брошенный шарф, в который Наталья Васильевна куталась, когда на улице шел сильный дождь, когда ветер менял направление и дул в сторону их окон. Женя потрогал шарф и зарылся в него лицом. Шарф хранил ее запах. Если бы Наталья Васильевна была не женщиной, а тепличным цветком, на манер Розы для Маленького Принца, Евгений построил бы для нее прозрачный колпак и носил бы впереди себя на вытянутых руках, опасаясь больше всего, как бы не споткнуться. Но Наталья Васильевна, которая о мыслях насчет колпака ничего не подозревала, с Женей разговаривала не так уж часто и с чуть заметной улыбкой. Но в те минуты, когда он не смотрел на нее, начальница, бывало, останавливала на нем свой внимательный, изучающий взгляд.
Старинные настенные часы в проеме между окнами отбили четверть девятого утра, и Женя, инстинктивно обернувшись, еще успел заметить, как дрогнули стрелки. Регистратура работала с восьми, значит, сейчас в коридоре начнут собираться больные, к половине девятого придут лаборантки. К девяти – коллеги. Начнется обычный рабочий день. Женя положил шарф на место, подошел к двери и, перед тем как выйти, осмотрел кабинет. Все осталось так, как было, когда Евгений вошел. Форточки закрыты, и в кабинете еще витал чуть душноватый запах духов, пыли, книг и увядшей сирени, дотягивающейся кистями до окон третьего этажа. Потянувшись к выключателю, Женя напоследок еще раз обернулся: в центре черного пластикового стола для заседаний в вазе поникли головками три великолепные темные розы. В парном к столу шкафчике для посуды стояли чашки и тарелки для чаепитий, отдельно с высокомерным видом высились бокалы для шампанского. Со стен на Женю смотрели авторские свидетельства об изобретениях, дипломы, лицензии и фотографии – все в одинаковых рамках и в определенном порядке.
Он не выдержал, подошел. На одной из фотографий в числе других был он сам. Женя тогда только еще закончил институт. Дело происходило несколько лет назад, после какой-то очередной конференции, весной. Все тогда радовались удачному продвижению новой темы. На столе виднелись бутылки шампанского, коробки конфет. У Натальи Васильевны в руках был огромный букет сирени. Кто-то срезал его под самыми окнами. С одного боку Наташу обнимал какой-то старомодного вида высокий мужчина – заведующий лабораторией из смежного по тематике института, рядом с ним стояла спортивного вида блондинка и показывала в объектив что-то вроде почетной грамоты. С другой стороны к Наталье Васильевне примкнул пресловутый Нирыбанимясо, а сам он, Женя Савенко, скромно держался на заднем плане в кучке аспирантов.
Женя вздохнул, провел с любовью рукой по стеклу этой фотографии, достал из кармана свой ключ от кабинета, через щелочку осмотрел пустой пока еще коридор лаборатории и выскользнул наружу.
Вячеслав Сергеевич в собственной квартире, как обычно, принялся за завтрак. Солнечный луч, потершись о занавеску, скрылся из глаз, заслоненный набежавшим облаком. Хлеб теперь казался ему безвкусным, а кофе несладким. И вообще не хотелось ни пить, ни есть. Вячеслав выплеснул кофе в раковину и тщательно вымыл чашку. Снял с плечиков куртку, подхватил с подзеркальника ключи от своей машины.
«Что же она все-таки взяла с собой слушать?» – снова вспомнил он. В коробке с дисками, стоящей на полке на жениной половине шкафа сверху, лежала бумажка с изображением какого-то оркестра. Скрипачи в первом ряду торжественно занесли над головами смычки. Оркестр Поля Мориа. Серов пожал плечами. Пункт шестой программы был отмечен карандашиком для бровей. «Адажио. Джиозотто – Альбинони». Вячеслав понятия не имел, что это было за адажио. Он вообще не являлся большим знатоком в музыке. Интересно, почему эта вещь помечена галочкой? Ему даже захотелось ее послушать.
Серов небрежно вывел машину со двора, продолжая размышлять. Откуда он взялся, этот Джиозотто? И Альбинони тоже. Никогда Вячеслав Сергеевич не слышал таких фамилий. Что они еще сочинили?