Чем опасен этот очередной антизападный поворот в сознании российского политического класса и его самой выдающейся посредственности?
Прежде всего он впервые происходит в ситуации, когда Запад и Россия более не являются полновластно доминирующими игроками на мировой арене, как это было в XIX–XX веках. И Запад, и Россия (особенно) никогда еще не были так уязвимы и не сталкивались со столь серьезными цивилизационными вызовами. Никогда раньше Россия и Запад не нуждались так друг в друге, и сегодня они меньше чем когда-либо могут позволить себе разрыв.
В то же время те причины, которые вызвали последний резкий антизападный разворот в российской внешней политике, не смягчаются, как это не раз бывало, в противоположной фазе вечного маятника, а, наоборот, в силу конкретных исторических обстоятельств имеют тенденцию к синергетическому саморазвертыванию. Таких причин как минимум четыре.
Во-первых, травма поражения в холодной войне, потери империи и утраты статуса сверхдержавы породила глубокий и неизжитый психологический комплекс в коллективном подсознании российского политического класса. Для него Запад остался смыслообразующим фантомным противником, в героическом противопоставлении которому выстраивались и еще долго будут выстраиваться всевозможные мифы российской внешней политики.
Когда в 2001 году Путин предложил США максимально возможное практическое содействие в проведении операции в Афганистане, этот выбор, несмотря на его очевидный прагматизм, был встречен глухим недовольством большинства российской политической «элиты». Разделяя все комплексы и предрассудки своего класса, Путин, тем не менее, руководствовался в данном случае не эмоциями, а холодным рациональным расчетом. Американцы, преследуя свои военные и геополитические цели, решили попутно важную проблему безопасности России — ликвидировали плацдарм исламских радикалов в нашем южном подбрюшье.
Впервые в нашей военной истории кто-то сделал за нас грязную работу — обычно бывало наоборот. Афганский опыт мог стать важным уроком для осознания общности российско-американских стратегических интересов в геополитической конфигурации XXI века. К сожалению, этого не произошло, и эмоции и комплексы вновь восторжествовали над рассудком.
Во-вторых, ко второму сроку президентства Путина было покончено с модернизаторскими мечтаниями начала его правления — провести структурные реформы, «догнать Португалию», «удвоить ВВП» и т. д. «Модернизация» обернулась банальным перераспределением собственности в пользу «бригады» выходцев из питерской мэрии и ФСБ.
Закрепление этой собственности и порождающей ее власти требует дальнейшей «зачистки» политического пространства, которую уже невозможно оправдать никакой демагогией о необходимости «авторитарной модернизации». Образ Запада как врага становится единственным идеологическим оправданием путинской модели корпоративного государства.
В-третьих, заоблачные цены на нефть, свалившиеся на Кремль в результате иракской войны, вселили в кремлевских обитателей ощущение всемогущества и вновь обретенного «величия».
«Великой энергетической державе» уже кажется смешной когда-то лелеемая ею мечта обогнать какую-то Португалию. Коллективная кремлевская старуха, нанюхавшись нефтедолларов, уже не хочет быть столбовой дворянкой в «большой восьмерке» — владычицей евразийской жаждет стать и чтобы Буш был у неё на побегушках.
Есть еще один дополнительный фактор, вытекающий из внутренней природы сегодняшнего российского режима. Те 10–15 человек, которые сегодня находятся у власти в России, не только правят, но и фактически владеют ею, прежде всего ее нефтегазовыми активами. Слишком многое в их жизни сегодня — власть, стабильность режима, мировое влияние, личные состояния, наконец — зависит от количества долларов за баррель нефти. Они не позволят себе оставаться пассивными наблюдателями колебаний цен на нефтяном рынке. Так, очень многое в российской политике вокруг Ирана объясняется не только традиционным желанием насолить американцам, но и стремлением сохранить высокие цены на нефть.
В-четвертых, серия ошибок и неудач Запада, кризис в трансатлантических отношениях, раскол элит в самих США, отсутствие масштабных лидеров, растущий вызов исламистского экстремизма уже не только на Ближнем и Среднем Востоке, но и в Европе и даже в Америке — все это порождает у значительной части российских политиков представление о Западе как о тонущем корабле, который необходимо как можно скорее покинуть.
Подобные мотивы явственно звучат в «концептуальных» статьях министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова, красной нитью в которых проходит мысль о том, что «Россия не может принимать чью-либо сторону в развязываемом межцивилизационном конфликте глобального масштаба».
Представление о Западе как о тонущем корабле имеет, к сожалению, некоторое право на существование, но только с одним уточнением — Россия является частью этого корабля. Сколько бы мы ни заигрывали с откровенными мерзавцами, сколько бы ни напоминали им о заслугах СССР в их выращивании, сколько бы ни крышевали их в Совете Безопасности, в глазах исламистских экстремистов, ведущих свою «священную» борьбу с Западом, Россия остается частью этого «сатанинского» Запада, причем наиболее уязвимой, а потому и наиболее привлекательной для экспансии.
Истинное отношение этого сброда к России было продемонстрировано убийством наших дипломатов в Ираке. Подлейшую роль в этой трагедии играл наш новый геополитический союзник и партнер по ШОС Иран. Не скрывая своих связей с террористами, иранские лидеры намекали на возможность своего вмешательства, если Россия их хорошо попросит об этом. Можно только представить, как эти субъекты будут разговаривать с Россией, обладая ядерным оружием. Министр, который «не может принять чью-либо сторону», когда его дипломатам отрезают головы, — это позор для России.
Как можно остановить это саморазрушительное сползание России к уже не фантомной, а реальной конфронтации с Западом?
Российскому обществу нужна широкая внешнеполитическая дискуссия, возможностей для которой остается все меньше и меньше. Ее заменяет оголтелая антизападная и, прежде всего, антиамериканская истерия в средствах массовой информации.
Антизападные настроения среди российского политического класса никогда не достигали такого эмоционального накала даже в периоды самой острой конфронтации времен холодной войны. Советский политический класс ощущал себя игроком в суперлиге мировой политики, где было только две команды — СССР и США, — и относился к противнику хоть и не очень дружелюбно, но уважительно и, во всяком случае, без истеричной параноидальной враждебности.
Поражение в холодной войне, а главным образом десятилетнее разграбление страны собственной «политической элитой», перевело эту самую элиту из суперлиги в лучшем случае в первый, а может быть, и во второй дивизион мировой политики. И это ощущается очень болезненно, как чувствительный удар по персональному эго. Да, конечно, все, от нефтегазовых генералов до их интеллектуальной обслуги из Совета по внешней и оборонной политике, материально очень неплохо устроились, так как и представить невозможно было в Советском Союзе. Сыновья и дочки — все в западных университетах и фирмах, а у кого помоложе — в школах при западных посольствах в Москве.