– Где я тебе найду баню в час ночи? – начал злиться Гуров.
– В сауну иди! – посоветовал Крячко.
– Тогда уж сразу в бордель! Ладно, хватит! Пойдем! Тоже мне, неженка! – и Гуров зашагал к машине.
– Лева, Лева, – быстро заговорил Крячко. – Давай вытаскивай Плисецкого сюда. Побеседуем на свежем воздухе!
Гуров подавил вздох и постучал по стеклу:
– Леонид Максимович, выходите!
Плисецкий поставил ноги на тротуар и трусливо посмотрел в сторону Крячко. Станислав смерил его нарочито презрительным взглядом и набычился, демонстрируя презрение. Гуров толкнул его в бок и сказал:
– Леонид Максимович, я так понимаю, вы кривили душой, когда говорили, что вас с Романом связывают чисто деловые отношения. Они были не просто деловыми и даже больше чем дружескими…
Плисецкий бросил на него обреченный взгляд:
– Мне конец!
– Ну что вы! С какой стати? Это ваша частная жизнь, которая никого не касается. Или вы снова от нас что-то скрываете?
– Нет-нет! Просто вы не знаете Бурова…
– Сегодня как раз имел честь познакомиться, – усмехнулся Лев. – А при чем тут вообще Буров?
– Понимаете, он на дух не выносит… таких, как я. Таких, как мы с Романом. Ну, у него там свои понятия и все такое. Он даже с родным братом прекратил все отношения, когда узнал, что у того есть близкий друг.
– Надо же, сколько педиков развелось! – произнес Крячко вроде бы в сторону, но в то же время так, чтобы Плисецкий его услышал.
Леонид Максимович, разумеется, услышал, но комментировать не стал.
– Если Буров узнает об этом, моему бизнесу конец, – убежденно проговорил он. – А может быть, и моей жизни!
– Да ему-то что за дело? – не понимал Гуров.
– У Бурова и некоторых людей, с которыми он ведет дела, есть как бы условный кодекс. Они вышли из девяностых, а там были свои понятия. То есть им иметь дело с такими, как я, что называется, западло. Примитивная, грубая позиция! Диктаторская позиция! А в свободном демократическом обществе…
– Ладно, ладно, ты демократию оставь в покое, – остановил его Крячко. – Она вам и так свободы много дала!
– А вы, я вижу, тоже диктатор, к тому же еще и агрессивный! – запальчиво выкрикнул Плисецкий.
– Понятно, вы скрывали ваши отношения, боясь Бурова, – вмешался Гуров. – Что, они начались, когда вы были с ним уже знакомы?
– Нет, – нехотя ответил Плисецкий. – Они начались гораздо раньше.
– Так воссоздайте хронологию! Я так полагаю, теперь это важно.
– Это длинная история, – замялся Плисецкий.
– Ничего, мы не торопимся, – кивнул Лев.
– Ну, кому как, – встрял Крячко. – Я лично так уже замерзать начинаю на свежем воздухе! А если еще здесь проторчим – и вовсе с простудой слягу! Не май месяц, знаете ли!
– Ну, давайте проедем в какое-нибудь кафе, – предложил Гуров.
– Лева, какое кафе? – выразительно окинул его взглядом Крячко. – Тебя ни в одно приличное место не пустят в таком виде!
– Мы можем побеседовать у меня, – робко предложил Плисецкий. – Если вы, конечно, не против. Там, кстати, и душ можно принять.
– Во, точно, Лева, соглашайся! И душ можно принять, а там и ночевать остаться! – развеселился Крячко.
Гуров подумал пару секунд и бросил:
– Поехали!
Роман Витальевич Любимов к своим сорока годам имел многое. По меркам многих, главное: деньги. Что и говорить, Роман Любимов был отлично обеспечен: квартира в центре Москвы – четырехкомнатная, в новостройке, новенькая опять же иномарка, загородный дом – ну, это необходимый набор, так сказать, прожиточный минимум современного успешного человека.
Будучи совладельцем спортивно-развлекательного центра красоты и здоровья, Роман Витальевич совершенно забыл о том, что такое нужда. Моложавый, подтянутый, выглядевший лет на десять моложе своего возраста, он казался воплощением успеха, героем своего времени и современным принцем. Можно было подумать, что таким он был всегда, и не просто был, а родился счастливчиком. Но на самом деле все было не так.
Только сам Рома знал об этом периоде своей жизни, и то старался не вспоминать, а засунуть воспоминания о нем подальше. И причина тому была самая что ни на есть земная и реальная. И звалась она очень красиво – Виолетта. Но обо всем по порядку.
Рома рос в интеллигентной и полноценной семье. Отец его, Виталий Евгеньевич, был начальником в строительной фирме, а потом основал собственный бизнес. Мать в связи с достатком денег в семье уделяла все свободное время воспитанию маленького Ромы и хранению семейного очага. Он был единственным сыном у родителей, и те не скупились на ласку, заботу, внимание и, конечно же, материальное обеспечение.
Нет, он не был особо капризным и не требовал, чтобы все его прихоти исполнялись мгновенно – родители сами рады были осчастливить мальчика то новой игрушкой, то изысканным лакомством.
С детства у Ромы наблюдались способности к математике и физике, но мальчик также любил и другие предметы. Учился в школе он на одни пятерки, был прилежным учеником и окончил школу с золотой медалью. Все науки давались ему легко. Роме не приходилось корпеть над уроками до поздней ночи, а уж тем более списывать что-то у одноклассников или ловить их подсказки, когда вызывали отвечать к доске. Это у него пытались списать, от него ждали подсказок. Но Рома не спешил делиться своими знаниями с одноклассниками, и не потому, что был таким вредным. Просто он всегда боялся: боялся, что учителя заметят, что его поругают и даже накажут или – о ужас! – вызовут родителей в школу. Возможный гнев со стороны администрации или отца с матерью приводил его в состояние, близкое к панике.
Рома сам не мог понять причину этого страха. У него не хватало мужества и здравого смысла продумать дальше и рассудить: ну и что будет в итоге такого страшного, даже если родителей действительно вызовут в школу? Он почему-то не замечал, что и учителя, и завуч, и сама директриса относятся к его отцу с пиететом, а иногда откровенно лебезят перед ним, поскольку Виталий Евгеньевич не раз и не два снабжал школу и стройматериалами, и поставлял ремонтную бригаду за свой счет, и вообще щедро подбрасывал деньжат в школьную казну, которая, как известно, постоянно нуждается в пополнении.
Одним словом, сыну такого человека в реальности не грозило никаких штрафных санкций со стороны учителей. И даже если бы он совершил что-то действительно серьезное, не сравнимое с такой малостью, как дать списать домашнее задание, администрация сама сделала бы все возможное, чтобы замять неприятную ситуацию. Она была заинтересована в таком ученике: круглом отличнике, имеющем обеспеченного отца. Но Рома этого не осознавал.
Его вообще отличала с детства некая робость. Он робел на занятиях, у доски, хотя прекрасно знал предмет. Робел и в отношениях с одноклассниками, многие из которых стремились с ним сойтись ближе, подружиться, а некоторые откровенно навязывались. Но его поведение – зажатое, закрытое – их останавливало, и постепенно попытки даже самых настойчивых сошли на нет. Романа считали чудаковатым и трусливым, а почувствовав его робость и слабость, стали даже над ним посмеиваться.