–Может, поговорим? Ты один?
Голос ее дрогнул. Ей вдруг пришло в голову, что он не один, и она почувствовала ослепляющую ярость. Все ее страхи, неуверенность, дурные мысли, слепившись в комок, готовы были выплеснуться взрывом ненависти.
Он повернулся и молча пошел в гостиную. Кира, бросив сумочку и шубу на тумбочку, пошла следом. Она увидела смятую постель на тахте – Кирилл снимал однокомнатную квартиру, – немытую чашку с остатками не то чая, не то кофе на журнальном столике и с облегчением поняла, что он был один. Она схватила чашку, побежала на кухню. Достала кофе, засыпала в кофеварку. Он стоял в двери, привалившись плечом к косяку, сунув руки в карманы; смотрел на нее с непонятным выражением. Лицо его было чужим и враждебным.
–Меня вызывали к следователю, – повторила она.
–Откуда они узнали про тебя?
–Не знаю, – соврала она. – Не знаю откуда, но они знают про клуб, про девушек и про тебя. Так что жди вызова.
–Черт! – Он с силой ударил кулаком в косяк. – Меня тут уже нет! Я сваливаю!
–А чего ты, собственно, боишься? – спросила Кира с издевкой. – Ты же не убивал!
–Что ты несешь? – рявкнул Кирилл. – При чем здесь я? Если какой-то идиот замочил девок, при чем здесь я?!
–Девок? – взвилась Кира. – Ты же встречался с Ириной! Я видела вас! А теперь она для тебя девка?
–Девка! И ты девка! Ты думаешь, я не знаю про тебя? Про всех твоих любовников? На молодую кровь потянуло? Думала, дурачка нашла? Мазу за тебя тянуть? – Голос у него сорвался на визг. – Не дождешься! Сама разбирайся.
Она смотрела на него и не узнавала: красное злое лицо, рубит рукой воздух, с ненавистью выплевывает слова – и чувствовала, как ее со страшной силой тянет к нему. Она подошла к нему, прижалась, подняла голову. Он впился в ее рот, нарочно причиняя боль, сдавил железными руками. Она задохнулась от запаха его кожи, волос… У нее мелькнула мысль, что она подлая и грязная, раз может путаться с этим ничтожеством, что он сейчас придушит ее, как котенка. Это была последняя ее мысль, потому что дальше все смешалось в клубок желания, ненависти и боли. Он подхватил ее на руки…
Ей казалось, она чувствует его ненависть – он сорвал с нее свитер, разорвал юбку… Он убивал ее, столбил территорию, приносил ее в жертву, доказывая свое право и первенство самца и вожака. И она со стоном отвечала, вцепившись в него, прижимая его к себе, принимая его первенство и соглашаясь, а где-то там, в глубине сознания, зрело безнадежное понимание, что никогда и ни с кем больше… Никогда! Так! Не будет! Это было прощание…
Он рухнул рядом на тахту, бурно дыша, разбросав руки. Оба молчали. Кира, не глядя на Кирилла, поднялась, натянула свитер и разорванную юбку и пошла на кухню, бросив: «Я сделаю кофе». Кирилл не ответил.
Она налила кофе в чашки, присела на табурет. Потом пошла в прихожую, взяла с тумбочки свою сумочку, достала сигареты. Кирилл не курил, и в этом был ее запоздалый протест…
Она допила кофе, выкурила сигарету. Кирилл так и не вышел из комнаты. Она поднялась с табурета, постояла, раздумывая, обвела взглядом кухню, знакомую до последней мелочи. Не заходя в комнату, оделась в прихожей и ушла, осторожно прикрыв за собой дверь. Его нетронутая чашка с остывающим кофе осталась стоять на столе.
Было уже темно – на город опустились ранние зимние сумерки. Ветер гнал тучи с севера, поднимал с тротуара мелкий сор, закручивал его в свистящие крохотные вихри; небо было черным, и лишь кое-где в нем светились колодцы потустороннего пронзительно-молочного света, предвещая не то шторм, не то снежную бурю, не то чуму. Кира шла с целеустремленностью автомата, по самой середине тротуара, не чувствуя, что ее толкают, говорят что-то обидное – возмущаются; шубка ее была расстегнута, тонкий синий шарф трепыхался на резком ветру. Она чувствовала такую боль, что казалось, сердце не выдержит и разорвется. Она задерживала дыхание, чтобы унять боль, прижимала руки к груди, разговаривала с собой… Кажется, уговаривала и доказывала, что все проходит… пройдет и это, что жизнь не кончается, что еще будет что-то, ради чего стоит жить, в то же время понимая в глубине сознания, что она не хочет больше ничего.
Зажигались фонари, машины слепили фарами, народу на улице прибавилось. А она все шла через толпу, никого не видя, не чувствуя ни стужи, ни острых жалящих зерен снега, которые сыпанули вдруг с черных небес, колючками впиваясь в лицо…
Любовь, как роза красная, цветет в моем саду…
Прощай, любовь!
Монах позвонил снизу, и писатель открыл дверь парадного. Монах потопал на третий этаж – в доме писателя не было лифта. На втором этаже он едва не был сбит с ног мужчиной, который летел вниз сломя голову. Длинный, сложенный пополам, с разбросанными руками, перепрыгивающий через две-три ступеньки за раз, он толкнул Монаха, и тот взмахнул руками в попытке удержаться на ногах. Некоторое время Монах смотрел ему вслед, прикидывая, от кого он удирает. Хлопнула снизу дверь, и в доме наступила сонная тишина – через старые толстые стены не пробивалось ни звука. Никто не гнался за странным молодым человеком, как было подумал Монах, – видимо, он бежал просто так, сам по себе, от распирающей энергии. Или спешил…
Писатель стоял на пороге, встречая Монаха.
–Тут меня чуть не спустили с лестницы, – сказал Монах. – Странного вида молодой человек летел сверху, и я попался ему под ноги. По-моему, он меня не заметил.
–Это Эрик, сосед. Он ничего не замечает, весь в себе.
–Поэт?
Громов рассмеялся:
–Нет! Компьютерщик. Прилично соображает, хотя недоучка, учился в политехе – бросил. Представитель цифровой генерации. Проходите, Олег. Кофе?
–Не откажусь. Холод просто собачий! И снег пошел.
–Правда? – удивился писатель. – Я и не заметил. Часто работаю по ночам… дурная совиная привычка. А днем дрыхну, как бобик.
–Я вас разбудил? – спросил Монах, присматриваясь к нему: писатель показался ему потускневшим и постаревшим.
–Ну, вообще-то, да, но это хорошо, дела кое-какие накопились… надо бы заняться. Я рад, что вы пришли, Олег. Расскажете последние новости. Кого-нибудь еще убили? Сахар? – Он подвинул к Монаху сахарницу.
–Спасибо, не нужно. Надо худеть! – Монах похлопал себя по животу. – Убили девушку из цветочного магазина «Горная лаванда», некую Славу Ткаченко.
–Новое убийство?! – Писатель вскочил, забегал по комнате. – Как?
–Ее задушили вчера около восьми утра. Вы знали ее под именем Селина, она тоже из «Черного фарфора».
–Селина? О господи! – Громов рухнул в кресло. – Конечно, я ее знал! Она все время смеялась! По любому поводу…
–Вас, наверное, вызовут к следователю, Леонид. Кира сейчас дает показания, потом пойдут по остальным.
–Сколько нас? – спросил писатель.