– Сплетни или нет, не важно. Главное в том, что им верят безоговорочно. Так что подумай, Федька. Будь я на твоем месте, взял бы Лизку даже из-за хозяйства ее. Поднял бы, а потом гулял налево и направо.
– Чего ж ты по молодости на ровне женился, а не на вдовой бабе с хозяйством, которая старше тебя на десять годков с лишним?
– Так меня, Федя, женили по старым обычаям. Отец у меня властный был, царство ему небесное, супротив никто в семье слова молвить не мог. Он и подыскал невесту. А я в то время ой как любил покойницу Машу. Марию Степановну.
– Погодь, это не жену ли Порфирия Михайловича?
– Ее, Федька. Только на любовь мою никто не посмотрел.
– А покойница к тебе как относилась? Ты ей тоже люб был?
– Нет, Маша тянулась к Порфише, а тому нравилась моя Параня.
– Что-то я ничего не пойму. Тебе невесту отец подобрал, так?
– Так.
– А Порфирий Михайлович ухлестывал за ней, так?
– Ну.
– Так Прасковья местная, что ли, была?
– А какая же? Параша, Маша, Порфиша, я, другие парни с девками все вместе росли, в игры играли, хороводы водили, тайком по кустам да на сеновалах прятались. До греха дело не доходило, по малости безвинно миловались. А как подросли, так каждому своя судьба выпала. Меня отец на Параше женил, Порфирий забрал Машу. Да чего прошлое вспоминать? Что было, то не вернешь. Постой, Федька, слышишь? – Еремей повел головой.
– Чего?..
– Кажись, хозяин твой возвращается. Лошади ржут. А у кого на селе тарантас о двух конях.
– У Порфирия Михайловича.
– А скольких лошадей топот слышен?
– Трех, никак не менее.
– Вот и я о том же. Сие означает, что возвращается Порфиша, а с ним твоя мать и Тихон. Так что встречай. А я пойду. Позже загляну к Порфише, когда отойдет от пьянки.
– Ладно.
Федор с работником Алексеем встали у раскрытых ворот. Вскоре во двор въехал тарантас, приобретенный Гуляевым по случаю в городе. Верхом, качаясь из стороны в сторону, проследовал Тихон. Тарантас остановился у дома. Федор не видел матери.
Из повозки спустился на землю пьяный Гуляев, исподлобья взглянул на работников и распорядился:
– Выпрягайте коней, кормите, поите, мойте тарантас.
Повозка была забрызгана грязью. Да оно и немудрено. Всю ночь лил дождь, превративший дороги в месиво.
– А где мать? – спросил у хозяина Федор.
– Мать? – переспросил Гуляев. – Сзади. Из-за нее вернулись. Захворала, видишь ли, сильно твоя мать, Федька. Тащи ее в каморку, а то, не дай бог, прямо здесь помрет.
Федор подошел к тарантасу. Мать лежала за скамейкой на каком-то тряпье.
– Мама! – позвал он Екатерину.
Та открыла глаза.
– Феденька! Думала, больше не увижу тебя. Худо мне, сыночек, видать, не встану.
– Ну что ты. Сейчас в комнату отнесу, доктора позову.
В Долгопрудном второй год проживал фельдшер Николай Иванович Шаваргин.
– Ладно, ты не говори ничего.
Федор поднял мать, отнес в комнату, уложил на кровать, открыл окно, увидел синяки на руках и шее.
– Что это, мама?
– Не спрашивай, сынок. Сам знаешь нрав хозяина. А пьяный он вообще зверем становится. Так что я еще легко отделалась. Мог и убить.
– Он бил тебя, больную?
– Пустое все это, Федя. Ты присядь рядышком, я посмотрю на тебя.
– Чего смотреть? Доктор нужен.
– Уже не нужен, Федя.
– Я сказал, нужен, значит, приведу его. – Он накрыл мать старой шалью, вышел во двор.
Посреди двора стоял Порфирий Михайлович, рядом пьяный Тихон.
– Я вас всех работать заставлю! – орал Гуляев. – Будете пахать днем и ночью. Разбаловались, волю почуяли? Будет вам воля. Тут я хозяин, кроме меня у вас начальства нет, жалиться некому. – Он увидел Федора, сдвинул брови. – А ты чего бездельничаешь?
– Так мать же, хозяин!..
– Что мне твоя мать? Отнес в комнату и делай то, что приказано.
– Доктор ей нужен.
– А может, мне из Усеченска сюда всю больницу привезти? Ничего твоей матери не станется, отлежится. Бабы как кошки живучие.
– Я пойду за доктором, – упрямо заявил Федор.
Гуляев побагровел:
– Ты пойдешь тарантас мыть.
– Да что с тобой, пьяным, говорить!.. – Федор сплюнул на землю и перемахнул через плетень.
– Куда? – заревел Гуляев. – Стоять!
Из-под его руки выпорхнул Тихон.
– Хозяин, да черт с ним, с этим бобылем, пущай идет. Потом отработает, а тебе надобно отдохнуть. Водочка еще осталась.
– Да? Ну и ладно. А где Тимофей?
– Тут я, Порфирий. – В ворота вошел двоюродный брат Гуляева. – Приехал, значит?
– Я-то приехал, а ты тут бардак развел.
– Какой бардак, Порфирий? Все на своих местах, при деле.
– А Федька?
– Так он за доктором побежал, на бегу крикнул мне, что матери плохо.
– Вот! Я и говорю, бардак, но черт с ним. Пойдем, Тимоха, в дом. Гулять будем.
– Неужто не нагулялся?
– На то и фамилия у нас такая, Гуляевы, чтобы гулять.
Тимофей видел, что брата не успокоить, прошел с ним и Тихоном в дом.
Фельдшер недолго осматривал Екатерину, дал ей какой-то порошок, вывел Федора в коридор и сказал:
– Плохи дела, молодой человек, готовьтесь к худшему. У вашей матушки неизлечимая болезнь.
– Но, погодите, доктор, может, ее в больницу отвезти?
– У вас много денег?
– Найду сколько надо.
– К сожалению, тут и деньги не особенно помогут. Да, хирургическое вмешательство на какое-то время продлит ее жизнь, но ненадолго.
– Сколько ей осталось? – мрачно спросил Федор.
– Это, молодой человек, только Господу Богу известно. День, может, неделя, от силы две. Извините.
– И что за болезнь у нее такая?
– Не заразная, а название вам ничего не скажет. Вы, если есть возможность, почаще будьте рядом. Когда станет плохо, давайте ей порошок, который я оставил. Он и жар собьет, и усыпит. Больше, увы, я ничем помочь не могу.
– Понятно.
Федор проводил фельдшера и заглянул в большую комнату, где веселились Порфирий Михайлович, Тимофей и Тихон, едва ворочавший языком. Потом он ушел за овин, сел на бревно, курил одну самокрутку за другой и думал. Он принял решение, знал, что будет делать, после того как не станет матери.