Большой. Под стать его прочим достоинствам. Такой она видела впервые и впервые ощущала такое возбуждение. Ее ладонь сомкнулась поверх, проверяя его твердость и длину.
– Николь! – раздался хриплый стон.
Она подняла взгляд – и ее обожгло голубое пламя, горевшее в его глазах. Бешеное пламя, создававшее удивительный контраст его бережным прикосновениям. Он словно предупреждал, что сейчас опрокинет ее на спину, накроет ее всем телом и с бережностью будет покончено.
Хорошо. Скорей бы.
Она не дыша смотрела, как он снимает и швыряет прочь джинсы и туфли, вертит в руках презерватив и… бросает его на простынь, не надев.
Что? Неужели он из тех парней, которые ненавидят презервативы или вспоминают о них в самом конце? Впрочем, это не важно. Николь была так захвачена волшебством происходящего, что готова была забыть обо всем на свете. Не хватало еще разговоров о защите и безопасности.
Но Гаррет успел перехватить ее удивленный взгляд и нахмурился.
Вот черт. Похоже, объяснений не избежать.
– Э-э-э… а ты его наденешь, да?
В его глазах мелькнуло нечто похожее на смущение.
– А как же! – серьезно отвечал он. – Я не стану рисковать. Это нам ни к чему.
Гаррет говорил с неподдельным убеждением. И это было невероятно… сексуально. Почти так же, как его полуулыбка, скрывавшая некий секрет, который он готов был раскрыть.
– Что? Ты думала, игры уже закончились? Николь молчала, не желая признаваться, что в прошлом все «игры» проходили между надеванием и снятием презерватива.
– Я… не знаю…
Гаррет стал целовать ее, затем легонько подтолкнул и опрокинул на кровать.
– Ничего подобного.
У нее вырвался нервный смешок – потому, наверное, что все тело трепетало от вожделения. И тут его рука скользнула к ней в пах, и пальцы вошли в глубину ее плоти. Погружались все глубже, глубже, медленно и уверенно, а затем двигались обратно – и так несколько раз, а подушечка большого пальца вращалась снаружи, дразня напряженно пульсирующий центр ее томления.
Очередной толчок пальцев в ее горячей мокрой плоти… Это было выше ее сил.
– Пожалуйста… – тихо застонала Николь, – мне нужно…
– Что? Хочешь еще?
Его губы сомкнулись вокруг одного соска. В ответ вместо слов горло Николь издало влажный всхлип.
Похоть обуяла ее, тело пульсировало в ритме движений его пальцев.
– Я хочу тебя…
Тело ее содрогалось, расплавленный огонь в жилах толкал ее к самой последней черте.
– Я хочу тебя. Давай, давай, давай… – шептали ее губы.
Но он, казалось, намеренно уводит ее от этой черты. Его руки вдруг замерли, кровать просела – его вес сдвинулся в сторону. Николь в панике вытаращила глаза. Не может быть! Он не может остановиться! Садист!
– Ты куда?
Но он не собирался уходить, он просто принимал более удобное положение между ее ног. Он раздвинул их шире – так, что с любым другим мужчиной заставило бы почувствовать свою беспомощность, уязвимость, – но только не с ним. Даже когда он приподнял ее и положил ее бедра к себе на плечи. Даже когда он взглянул ей в глаза и сказал:
– Сейчас.
И затем его рот накрыл ее, и язык начал повторять движения пальцев и рук, которые только что были там… но по-другому. Совсем иначе. Интенсивнее, ярче, мощнее, резче и одновременно мягче. Все вместе. Он нырял внутрь, возвращался, он лизал, щекотал, покусывал, выписывал сложные узоры. Заставлял ее стонать, вскрикивать, умолять. В какой-то момент он сосредоточил свой натиск, свою мощь, все свое искусство в одном… особо изнывающем, вожделенно трепещущем… месте.
Она падала. Долго. Сладко. Мучительно. Как никогда в жизни.
Может быть, это все благодаря анонимности. Точнее, частичной анонимности, раз уж он знает ее имя. Это имя он снова и снова повторял глубоким рокочущим голосом, который отзывался в каждом ее нерве, точно он не говорил, а лизал ее своим мокрым языком. А потом он лег сверху, дабы она ощутила на себе вес его тела, и стал целовать ее в шею – нежными, долгими поцелуями. Ей подумалось, что он смакует ее, подобно тому, как он смаковал закат.
О нет. До боли знакомый трепет в груди, желание обнять его, крепко прижать к себе… Только не это. Хотя… может быть, это обычное следствие выброса эндорфинов, а вовсе не то, чего она испугалась. Словом, непонятно. Чтобы разобраться, требуется эксперт. Мэв, наверное, права: ей следует обратиться к специалисту… Удивительно, что ее вообще донимают подобные мысли, когда она лежит в постели со своим голубоглазым незнакомцем…
– Гаррет, – раздался над ее головой его густой низкий голос.
Николь вздрогнула, трепет из груди спустился в желудок, где осел куском свинца.
– Что случилось? – удивился он, почувствовав перемену. Затем поднялся на локтях и посмотрел на нее.
Боже, это знакомые глаза. Выходит, предчувствие ее не обмануло.
– Это очень веселая и приятная игра, и я не хочу, чтобы ты беспокоилась по поводу того, что не знаешь моего имени. Меня зовут Гаррет.
– Гаррет… Картер? – Горло сжалось от страха услышать ответ, который она знала заранее.
– А мы разве встречались? – насторожился он.
Да, встречались. Она его знает. Наверное, Гаррет прочитал это у нее на лице, потому что он болезненно вздрогнул… поднялся и отошел в угол. Взяв с кресла легкое одеяло, он бросил его Николь и быстро натянул джинсы – она и обернуться не успела.
– Не знаю, что ты обо мне слышала, Николь, но сегодня я…
Он осекся, обводя взглядом ее волосы, разметавшиеся на постели, ее лицо, затем уставился в книжный шкаф напротив. Николь поняла, что привлекает его внимание: там большая фотография с прошлого Рождества – она и Мэв улыбаются в камеру.
Гаррет неуверенно шагнул вперед с застывшим от изумления лицом.
– Николь? – Гаррет захлопал глазами.
Она спряталась под одеяло, стыдясь своих торчащих сосков и того, что это Гаррет сделал их такими. Его пальцы, губы, зубы, язык…
– Никки Дэниэлз?
Гаррет Картер, брат Мэв, тот самый, что меняет женщин, как перчатки.
Невероятно, но факт.
Гаррет растерянно взъерошил волосы и, спотыкаясь, побрел по комнате. Вид он имел не менее смятенный, чем ее мысли и чувства. Ясно было только одно: можно не беспокоиться по поводу возможных последствий вроде душевной травмы и прочего. А в остальном ситуация на редкость дурацкая. Ну и посмеется же Мэв! Она такая. Насчет Мэв тоже можно не беспокоиться – их дружба ничуть не пострадает от этого досадного недоразумения.
– А это что такое? – поинтересовался суровый голос – тот самый, что минуту назад нежно повторял ее имя.