На леди Диану этот рассказ произвел гораздо большее впечатление, чем можно было ожидать.
– Подумать только, – воскликнула она, – и мы будем первыми, кроме вас, святой отец, кто увидит его! Боже, как я волнуюсь!
Первопроходцу, обладателю больших усов и странного акцента, все-таки не пришлось воспользоваться лестницей, которую на самом деле просто оставил там кто-то из рабочих, занятых на раскопках, поскольку приходской священник отвел их к большому и более удобному входу, расположенному ярдах в ста от этой ямы, из которого сам лишь недавно вышел после обследования подземелья. Здесь спуск был довольно пологим, и единственную трудность составляла постепенно сгущающаяся в туннеле темнота. Вскоре их уже окружала кромешная тьма. Прошло какое-то время, прежде чем идущие гуськом исследователи увидели впереди слабый мерцающий свет. Во время этого молчаливого спуска один раз раздался звук, похожий на громкий вздох, но кто его издал, понять было невозможно. А еще они услышали проклятие на неведомом языке, прозвучавшее, точно глухой выстрел.
Наконец они вышли в круглую крипту, окруженную рядом арок закругленной формы, – часовня эта была построена еще до того, как первая стрельчатая готическая арка копьем пронзила нашу цивилизацию. Зеленоватое мерцание между двумя столбами указало на место второго хода во внешний мир и породило смутное ощущение, будто помещение находилось глубоко под водой, которое усилилось еще парочкой случайных и, возможно, надуманных соответствий. Например, на арках еще сохранился косой норманнский орнамент, из-за чего в этой темноте он чем-то напоминал зубы чудовищных акул, а темневший в самой середине массивный саркофаг с поднятой крышкой тоже вполне мог сойти за разверстую пасть какого-нибудь левиафана.
То ли не желая нарушать обстановку инородными предметами, то ли из-за нехватки обычных современных приспособлений церковный любитель старины осветил подземную часовню лишь четырьмя длинными свечами в больших деревянных подсвечниках, которые расставил на полу. Когда компания вошла в небольшой зал, только одна из них горела, озаряя слабым дрожащим светом массивные архитектурные формы. Когда вошли все, священник зажег три остальные свечи, и сразу внешний вид и содержимое большого саркофага стали видны более отчетливо.
В первую секунду все глаза устремились на лицо мертвеца, сохраненное на века каким-то таинственным восточным способом, говорят, унаследованным со времен язычества и неизвестным простым местным могильщикам. Профессор не смог сдержать изумленного восклицания, поскольку, хоть лицо и было бледным, точно вылепленная из воска маска, сохранилось оно настолько хорошо, что казалось, будто лежащий в саркофаге человек спит и закрыл глаза какую-нибудь секунду назад. Широкое открытое лицо с выступающими костями походило на лик аскета или даже фанатика. Фигура была облачена в золоченую мантию и пышную ризу. На груди, под самым горлом, блестел пресловутый золотой крест на короткой золотой цепочке, или, вернее, ожерелье. Когда вскрывали каменный саркофаг, его крышку приподняли над изголовьем и установили на две толстые прочные деревянные подставки или столбики, упиравшиеся сверху в край крышки, а внизу вставленные в углы за головой мертвеца. Поэтому ноги и нижнюю часть фигуры рассмотреть было труднее, но свет свечи падал прямо на лицо, и, в отличие от его мертвенной белизны, золотой крест, казалось, шевелился и разбрасывал искры, как огонь.
После рассказа священника о проклятии с большого лба профессора не сходила глубокая, задумчивая, а возможно, и тревожная складка. Женщина, наделенная особым чутьем, не без примеси истерии, распознала значение его задумчивости лучше мужчин. В освещенной свечами крипте среди мертвой тишины неожиданно раздался ее голос:
– Умоляю, не прикасайтесь к нему!
Однако мужчина быстрым львиным движением уже шагнул к саркофагу и склонился над телом. В следующий миг все, стоявшие рядом, непроизвольно вздрогнули, кто отшатнулся, кто подался вперед, вжимая голову в плечи и пригибаясь, будто начали рушиться небеса.
Как только профессор коснулся пальцем золотого креста, установленные под небольшим углом деревянные подставки, поддерживавшие каменную крышку саркофага, вдруг дернулись и выпрямились, словно от толчка, каменная плита соскользнула с деревянных опор. У всех перехватило дыхание и засосало под ложечкой, появилось тошнотворное ощущение низвержения, точно всех их разом столкнули в пропасть. Смайлл успел отдернуть голову, но недостаточно быстро. В следующий миг он полетел на пол и распростерся рядом с саркофагом в луже алой крови, брызнувшей то ли из кожи головы, то ли из черепа. Старый каменный гроб захлопнулся, приняв тот вид, в котором он стоял веками, с той лишь разницей, что из небольшой щели выглядывали две палки, до жути похожие на кости, торчащие изо рта великана-людоеда. Левиафан захлопнул каменные челюсти.
Устремленные на несчастного глаза леди Дианы горели безумным электрическим светом, в зеленоватой мгле ее рыжие волосы на фоне побледневшего лица приняли багровый оттенок. Смит смотрел на нее, и в наклоне его головы все так же было что-то собачье, но теперь это было выражение собаки, которая смотрит на охваченного ужасом хозяина, не в силах понять его состояния. Лица Тэррента и иностранца застыли в их обычном замкнутом выражении, только побелели как мел. Приходской священник, похоже, лишился чувств. Отец Браун присел рядом с упавшим, пытаясь определить его состояние.
Ко всеобщему удивлению, байронический типаж, Пол Тэррент, бросился к нему на помощь.
– Его лучше вынести наверх, на свежий воздух, – сказал он. – По-моему, дела у него плохи.
– Он не умер, – тихим голосом сказал отец Браун, – но рана, кажется, очень серьезная. Вы, случайно, не врач?
– Нет, но мне много чем приходилось заниматься в своей жизни, – ответил американец. – Однако давайте лучше сейчас не обо мне думать, тем более что моя профессия, возможно, удивит вас.
– Я так не думаю, – ответил отец Браун, слегка улыбнувшись. – Я думал об этом примерно половину нашего плавания. Вы – сыщик, преследующий кого-то. Впрочем, крест сейчас все равно никто не украдет.
Пока они говорили, Тэррент ловко и на удивление легко поднял не подающее признаков жизни тело раненого и бережно понес его к выходу. По дороге он повернул голову и бросил через плечо:
– Да, крест сейчас в безопасности.
– Вы хотите сказать, что-то угрожает всем остальным? – спросил отец Браун. – Вы тоже верите в проклятие?
Следующие час или два с лица отца Брауна не сходило озабоченно-недоуменное выражение, но его явно тяготило не потрясение от пережитого трагического события, а что-то другое. Он помог перенести жертву в небольшую гостиницу напротив церкви, поговорил с врачом, который определил, что рана очень серьезная и опасная, хотя и не обязательно смертельная, и передал эту весть маленькой группе путешественников, которые собрались за столом в общей комнате гостиницы. Но куда бы он ни ходил, его не покидала тень сомнения, которая становилась тем гуще, чем глубже он задумывался. И причиной этому было то, что главная загадка не прояснялась, а наоборот, делалась все более и более запутанной по мере того, как в его голове начинали появляться ответы на другие загадки калибром поменьше.