При этом докладе Махмуд-паша сейчас же вспомнил о леди Сарре Страдфорд и предался размышлениям о том, что присутствие Зоры в Лондоне было бы очень кстати для Турции. В эту самую минуту доложили о Гассане, адъютанте султана.
Великий визирь велел ввести его в свой кабинет.
– Ты пришел с известием из кабинета его величества, мой благородный бей? – спросил Махмуд-паша.
– Нет, ваша светлость, прошу извинения. Я пришел по частному делу, – отвечал Гассан. – И не по моему собственному, а по делу моего арестованного друга Зоры-бея.
– Разве Зора-бей арестован? – спросил удивленный великий визирь.
– Странно, что ваша светлость еще не получили донесения об этом от сераскира, – отвечал Гассан и вкратце рассказал о случившемся, причем не пощадил и Шейх-уль-Ислама, очень хорошо зная, что великий визирь с ним не особенно-то ладит.
– Это не дело! – сердито воскликнул Махмуд-паша в ответ на донесение Гассана. – Этого быть не должно! Министерство иностранных дел нуждается в Зоре-бее.
– Я слышал, ваша светлость, что Зора-бей должен ехать при посольстве в Лондон.
– Разумеется, и как можно скорее, он там нужен. Он назначен туда военным атташе.
– Одного слова вашей светлости будет достаточно, чтобы помешать действиям Шейх-уль-Ислама, – сказал Гассан. – Его величество султан мог бы освободить Зору-бея, но влияние Мансура-эфенди так велико! Он употребляет все усилия, чтобы помешать этому!
Эти слова пробудили в великом визире старую неприязнь к его сопернику.
– Шейх-уль-Ислам может делать что угодно в пределах своей власти, – отвечал Махмуд-паша, – но дел дипломатии касаться не должен.
– Я опасаюсь, ваша светлость, что вследствие влияния Шейх-уль-Ислама арест Зоры протянется еще долго.
– Думаешь мой благородный Гассан-бей, что его величество султана нельзя склонить к приказу об освобождении твоего друга?
– Боюсь, что так, ваша светлость.
– В таком случае мы должны сами взяться за это дело, – коротко объявил Махмуд-паша. – Зора-бей не должен больше оставаться здесь, он нужен в Лондоне.
– Смею ли я доложить о вашей светлости в кабинете его величества?
– Нет, сегодня не мой день! – поспешил ответить великий визирь.
– В таком случае смею ли я секретно сообщить вашей светлости еще одну новость?
– Говори, я слушаю.
– Дни могущества Шейх-уль-Ислама сочтены.
– Что привело тебя к такому заключению?
– Чересчур честолюбивые планы и недозволенные средства Мансура-эфенди должны привести его к падению.
– Ты знаешь еще больше?
– Мне кажется, ваша светлость, что на днях должна решиться его участь.
– Будь что будет, а пока нужно противодействовать влиянию Шейх-уль-Ислама. Зора-бей должен уехать! Я считаю: лучше, если он попытается убежать из тюрьмы, уехать в эту же ночь и, не останавливаясь ни в Вене, ни в Кельне, прямо отправиться в Лондон. Прежде чем он прибудет туда, мы выхлопочем ему помилование, прежде чем он устроится в Лондоне, он уже будет назначен военным атташе.
– Слова вашей светлости пробуждают во мне радость и благодарность! Можно ли считать их окончательным решением, приказом? – спросил Гассан.
– Мне ничего не известно об аресте Зоры-бея. Я передам тебе его бумаги, необходимые для его отъезда, и Зора-бей может в эту же ночь оставить Стамбул.
– А бегство из тюрьмы, ваша светлость, объясните необходимостью?
– Я буду его защищать.
– Приношу вашей светлости благодарность за эту милость.
Великий визирь подошел к письменному столу, выбрал несколько приготовленных бумаг, подписал их и передал Гассану-бею, который принял их с глубоким поклоном.
– О бегстве, в сущности, не может быть и речи, дело идет скорее об исполнении приказа министерства иностранных дел, – сказал Махмуд-паша. – Если Шейх-уль-Ислам постарался отправить нужного нам офицера в тюрьму, то должен быть готовым к тому, что мы его освободим, когда он нам нужен, вот и все! Я дам отчет за это, когда придет время, его величеству султану. Тебе ничего не остается делать, как передать бумаги Зоре-бею и позаботиться о том, чтобы он в эту же ночь с экстренным поездом выехал из Стамбула! Времени еще довольно.
Гассан взял бумаги, поблагодарил пашу и в радостном волнении оставил конак великого визиря. Он немедленно отправился в сераль. Было еще не поздно. Он застал смотрителя того отделения огромного императорского дворца, в котором помещалась тюрьма. Тот низко поклонился влиятельному высокопоставленному офицеру – давно всем уже было известно, что Гассан стал любимцем султана.
– Открой мне тюрьму! – приказал Гассан. – Я должен передать благородному Зоре-бею этот приказ, который я и тебе показываю, чтобы ты не помешал ему оставить тюрьму.
– Оставить тюрьму? – спросил удивленный смотритель.
– Прочитай этот приказ министерства иностранных дел.
– Мудрый и высокий Мансур-эфенди был здесь и приказал мне соблюдать особенную бдительность.
– Нет, эти бумаги предписывают немедленный отъезд Зоры-бея военным атташе в Лондон.
– Если ты говоришь и приказываешь мне это, благородный бей, я не осмеливаюсь противоречить тебе, – согласился смотритель, сам не зная, что делать, и отворил камеру, в которой находился Зора-бей. Там была уже зажжена лампа.
Увидя Гассана, Зора бросился к нему навстречу.
– Будь желанным гостем в моем одиночестве! – воскликнул он.
– Твое одиночество должно кончиться, – сказал Гассан, дружески поздоровавшись с Зорою.
– Разве Шейх-уль-Ислам уже низвергнут? – спросил Зора.
– Тише, – сказал Гассан, так как смотритель был в коридоре и мог слышать их разговор. – Еще нет, но мы с Сади надеемся, что дни его сочтены, но обо всем этом ты узнаешь уже в Лондоне.
– В Лондоне?
– Да, Зора, ты в эту же ночь должен отправиться туда.
– Значит, я должен бежать?
– Да, пожалуй, что так, но по приказу великого визиря и министерства иностранных дел.
– Какую связь имеет все это, я ничего не понимаю.
– Все очень просто: в министерстве иностранных дел не знают, что ты арестован. Ты назначен военным атташе в Лондон с приказанием немедленно отправиться к месту назначения.
– Друг мой, ты говоришь правду?
– Вот твое назначение.
– В Лондон? Ведь это мое заветное желание! Всем я обязан тебе!
– Ни слова более, друг мой, нельзя терять ни минуты. Ты должен ехать с ночным поездом! – сказал Гассан и вручил своему товарищу бумаги, который их перелистывал вне себя от радости.