Имамы поспешили в конак Шейх-уль-Ислама донести ему о случившемся, но не застали дома Мансура-эфенди.

Черкес-палач был в крайнем негодовании, хотя он и должен был получить такую же плату за казнь, как если бы Сирра действительно была повешена, однако он был сильно раздражен тем, что у него похитили жертву в последнюю минуту, когда им овладела уже жажда крови.

Когда кавасы и любопытные все разошлись, он все еще оставался вместе с работником на подмостках. В слепом бешенстве он начал рубить столбы виселицы и ломать подмостки. Глухие удары топора доносились до ближайших улиц Скутари, между тем как вечер быстро покрыл своею мглою город и место казни.

В это время карета, в которой ехала избавленная от ужасной смерти Сирра, доехала до Беглербега. Здесь у больших проезжих ворот Гассан приказал спасенной им девушке подождать немного, пока он вернется.

После этого он отправился в покои султана и доложил ему, что пророчица еще не казнена, а ждет внизу, чтобы выступить свидетельницей против Мансура и раскрыть его преступления.

– Я не желаю более ни видеть, ни выслушивать ее! – воскликнул Абдул-Азис. – Она должна радоваться, что избежала смерти, а в доказательствах вины Шейх-уль-Ислама мы более не нуждаемся. После того как он сегодня же вечером уже отрешен от должности, я желаю, чтоб Феми-эфенди занял его место, и приказываю, чтобы он от моего имени передал это бывшему Шейх-уль-Исламу; пусть он радуется, что сильнее не почувствовал моей немилости. Тебе же обязаны мы благодарностью за твои неусыпные старания постоять за истину и обличить виновных, тебе и Сади-паше!

Мы желаем дать тебе новое доказательство нашей благосклонности и с этого дня жалуем тебя великим шейхом нашего двора. Ты знаешь, сан этот равносилен званию визиря.

Гассан преклонил колено перед султаном и благодарил его за эту необыкновенную милость. Титул великого шейха при Константинопольском дворе давно уже был вакантным. Последним владельцем его был принц. Теперь же Гассан как любимец султана носил этот титул, дававший ему право не только по-прежнему быть всегда в свите султана, но и занять одну из высших должностей, приносящую огромные доходы.

Когда через несколько дней после того великий визирь занемог так опасно, что едва ли можно было надеяться на его выздоровление, большинство его дел и докладов султану принял на себя Сади-паша. Абдул-Азису он был симпатичнее других, к тому же он пользовался полным доверием Махмуда-паши и более всех был посвящен в его дела.

Гуссейн Авни-паша и его сослуживцы с досадой смотрели на нового молодого советника султана. Сади возвышался по службе слишком быстро. Они начали бдительно наблюдать за ним. Хотя он еще и не мог вытеснить их, но все-таки положение его начинало сильно тревожить их.

От Махмуда-паши они уже избавились, хотя он еще не умер, но болезнь его была такого рода, что он фактически был устранен. Теперь им угрожала новая опасность в лице Сади и Гассана.

В кругу визирей возникали уже мысли и планы, преследовавшие неслыханную цель – свержение с престола султана Абдул-Дзиса, который вел себя чересчур независимо, хотел возвести на престол сына своего Юсуфа и отменить старые законы престолонаследия.

Но об этих планах пока еще умалчивали, они возникали только в головах отдельных лиц.

Хотя великий визирь Махмуд-паша и не умер скоропостижно от яда, поднесенного ему греком Лаццаро в письме, однако заболел таким сильным воспалением, что в продолжение нескольких недель жизнь его была в опасности. Даже когда, по-видимому, последняя была устранена, состояние его здоровья было еще настолько опасным, что доктора предписали ему немедленный отъезд из Константинополя. Махмуд-паша должен был в сопровождении семейства отправиться куда-нибудь подальше, в высоко над морем лежащее место, и здесь попытаться восстановить свое расстроенное здоровье. О занятии прежней, крайне ответственной должности пока нечего было и думать.

Гассан через одного из слуг объявил ожидавшей его внизу, в карете, Сирре, что она свободна и может идти куда угодно. Итак, Сирра счастливо избежала всех опасностей, вырвалась из рук низвергнутого ею Мансура, – но куда было ей теперь идти?

Прежде всего ей хотелось отыскать Рецию. С этой целью она отправилась в дом убитой и уже схороненной Ганнифы, но нашла дом пустым. Наступила ночь. Пробродив по улицам Скутари, она велела перевезти себя в Галату. Казалось, что-то тянуло ее к жалкому, старому, грязному домишке ее бесчеловечной матери, Кадидже, от которой она никогда не видела ничего, кроме оскорблений и мучений.

Чудно создано человеческое сердце! Вечно стремится оно вернуться под родительский кров, будь это даже бедная, жалкая хижина, хотя ты там ничего не видел, кроме горя и лишений.

Что за таинственная сила влечет нас под родительский кров? Есть ли хоть один человек на свете, который бы не стремился к нему или даже в старости с отрадой не вспоминал о нем?

Итак, Сирра прокралась к жалкому, грязному деревянному домишке, где жила ее мать Кадиджа.

Дверь была заперта. Над подъездом, как почти во всяком турецком доме, помещался маленький балкон. Со свойственным ей проворством Сирра вскочила на балки, а оттуда уже и на балкон. С него она пролезла на чердак, где старая Кадиджа хранила разные ненужные и ломаные вещи и куда она никогда не ходила.

Тут Сирра расположилась на ночлег, и здесь намерена она была жить, подобно летучей мыши или сове, которые ищут себе убежища в заброшенных необитаемых местах, где они защищены от людского преследования.

VII
Салон леди Страдфорд

Густой серый туман расстилался над улицами Лондона. Сквозь это покрывало не было видно ничего, кроме бесчисленного множества мерцающих огоньков уличных фонарей.

Экипажи двигались медленно, зато на тротуарах пешеходы с деловой суетливостью толкали друг друга.

В аристократическом квартале Лондона, известном под именем Вест-Энда, под вечер тоже господствовало сильное оживление, но пешеходов здесь было немного, разве только лакеи да повара. А все улицы были переполнены экипажами.

По Риджент-стрит, одной из лучших улиц Лондона, шел в этот туманный вечер какой-то молодой иностранный офицер. Он был в турецкой форме: серой военной шинели и фуражке. По-видимому, он искал нужный дом.

Навстречу ему попался лакей.

– Одно слово, – обратился к нему иностранец на чистом английском языке, – близко ли отсюда дом леди Страдфорд?

Лакей пристальным взглядом окинул молодого иностранного офицера.

– Да, милорд, – отвечал он, – на этой стороне, сейчас же за Кондуит-стрит.

Молодой турецкий офицер поблагодарил его и пошел дальше.

Завернув за угол вышеупомянутой улицы, выходящей на Риджент-стрит, он увидел впереди себя одетую в черное даму, которая переходила через грязное, сырое и скользкое шоссе. В это же время несколько кабриолетов мчались по улице в направлении Риджент-стрит.