Сторож их, старый дервиш Тагир, не мог ничего рассказать об их ужасах, однако ходили слухи, что в камерах, за стенами в десять футов толщиной, гнили трупы, лежали скелеты, у которых суставы рук и ног еще были в железных оковах, и томились люди, исхудавшие, как скелеты, которые годами выдерживали лишения и ужасы этой неволи.
Это был тюремный замок, где фанатичные ревнители ислама начинали и довершали свои преследования.
Султаны являлись в Башню мудрецов и преклонялись перед защитниками веры. Полная власть сосредоточивалась в руках начальников кадри, они пользовались настоящей властью, между тем как в руках султана она была только кажущейся.
Отсюда выходили могущественные приказы и решения, и имя божественного пророка должно было придавать им силу и значение.
И в описываемое нами время тоже действовала эта таинственная сила. Султан Абдул-Азис не преклонялся перед Шейх-уль-Исламом и его приближенными; он, правда, оказывал ему должное уважение, но находился больше под влиянием матери – султанши Валиде, чем главы церкви, а султанша Валиде была предана больше суеверию, чем вере.
Тем не менее могущество Шейх-уль-Ислама и его приближенных было еще велико. Бывали, правда, случаи, когда султан пользовался религиозным фанатизмом и могуществом Шейх-уль-Ислама для своих целей, так что если бы он низверг его могущество, то в чем-то повредил бы самому себе.
Развалины Кадри были вне всякого контроля и вне всякой власти, и даже обвинения и допросы оставались без всяких последствий, так как они проходили через руки подчиненных Шейх-уль-Ислама. Скорее, они имели часто самые гибельные последствия для тех, кто на них отваживался. Наказание настигало их раньше, чем они его предугадывали. Приказы Шейх-уль-Ислама исполнялись с удивительной точностью и быстротой, и на всем лежала печать глубокой тайны.
Власть высоких служителей ислама проявлялась также и открыто. Они должны были решать вопросы о собственности, выносить приговоры, определять наказания и наблюдать за их исполнением.
Вся организация была устроена с удивительным искусством и умом. Целая сеть тайных нитей шла от Шейх-уль-Ислама, все они соединялись в его руках, он приводил их в движение, и от его произвола зависела целая толпа хаджей, мулл, законоучителей и верховных судей, кади и шейхов, софтов, имамов и ульмасов, которые составляли религиозную опору всего обширного государства.
В ночь, когда Лаццаро передал Рецию и мальчика старому дервишу Тагиру, Шейх-уль-Исламом был сделан новый важный шаг – маленький принц находился в его власти, под его защитой, как он ловко выражался. И это обладание принцем, он надеялся, принесет ему большие выгоды в укреплении власти. Мансур-эфенди неусыпно заботился о расширении своего могущества! Он с радостью пожертвовал бы всем остальным для удовлетворения своего властолюбия! У него было одно только стремление, одна только цель – усиление его власти! В душе этого скрытного человека жила только одна любовь – любовь к могуществу! Этому кумиру он жертвовал всем, пред ним он преклонялся, ему одному он был предан.
Старый дервиш Тагир не знал, кто ему был передан в эту ночь, он не спрашивал об имени, он исполнял только свой долг. Глухонемой старик как будто был создан для этой смотрительской должности! Он не мог ничего поведать из того, что происходило при нем, и невыслушанными проходили мимо его ушей жалобы, проклятия или просьбы заключенных.
Тагир был человек без всякого чувства, без собственных мыслей и суждений – именно такой, рожденный для слепого повиновения сторож был нужен Шейх-уль-Исламу!
Все вопросы и просьбы бедной Реции были оставлены без внимания.
Старый дервиш, который провел большую часть своей жизни в этих мрачных местах и был совершенно отчужден от внешней жизни, не обращал внимания на жесты обоих плачущих жертв.
С фонарем в руке шел он рядом с ними через длинный, широкий, со сводами коридор, где там и сям находились заложенные камнями окна.
Каменная стена состояла из красно-бурых кирпичей и от времени казалась совсем темной. Внизу коридор был выстлан плитами.
Старый дервиш довел Рецию и мальчика до витой лестницы. Она была необыкновенно прочно сделана и устояла под разрушительным действием времени.
Витая лестница вела в верхнее отделение Чертогов смерти.
Реция и Саладин должны были взбираться по ступенькам, Тагир освещал им дорогу.
Пройдя шестьдесят высоких ступеней, они снова вступили в широкий, с облупившимися стенами коридор, потолок которого составлял остроконечный свод.
Тут, как бы из могилы, выходили глухие жалобные стоны, тяжкие мольбы томившихся в заключении и не находивших сна, и между ними звуки цепей, доходившие до ушей дрожащей от ужаса Реции! Ребенком же в этом страшном месте овладел такой страх, что Реция, оберегая его, нежно сжала в своих объятиях.
Скудный свет фонаря, который нес старый дервиш, слабо освещал широкие, огромные покои этой части развалин. Наконец дервиш остановился у одной двери и вытащил связку ключей из-за пояса.
Он отворил дверь и впустил Рецию и мальчика в просторное сырое помещение со сводами, толстые стены которого не пропускали солнечных лучей.
В четырехугольной комнате находились жалкая постель, стул и стол. В одной из стен наверху виднелось решетчатое окно, как в церквах, а в другой стене – полуотворенная дверь, которая вела во вторую, смежную, немного меньшую комнату. Здесь не было ничего, кроме соломенной постели и старого, изъеденного червями стола.
Реция все еще не знала, где она находится и что с ней должно случиться. В невыразимом отчаянии, сжимая плачущего мальчика в своих объятиях, следовала она за глухонемым сторожем в эти ужасные покои.
Никто не объяснял ей, куда она попала и что с ней должно было случиться! Но ее привел грек, этого было достаточно, чтобы убедить ее в том, что с ней должно было произойти что-нибудь ужасное. Все ее вопросы и просьбы остались невыслушанными. Погибла она, беспомощная, вместе с ребенком!
Старый дервиш, как мы сказали, ввел обоих заключенных в большое, наводящее ужас помещение, имевшее вид пустых комнат древнего замка; затем он принес кружку воды, маисовый хлеб и несколько фиников, положил все это на стол и удалился со своим фонарем.
Глубокий мрак окружил Рецию и мальчика, одна только звезда мерцала через высокое решетчатое окно комнаты, как будто хотела принести утешение обоим несчастным заключенным.
Реция глядела на нее и простирала к ней руки, между тем как из ее прекрасных глаз струились слезы.
– Око Аллаха, прекрасная блестящая звезда! – восклицала она дрожащим голосом. – Ты видишь скорбь и бедствие, которое постигло бедного маленького принца и меня! О, приведи сюда Сади, моего повелителя и супруга, чтобы он освободил нас; освети путь благородному человеку, с которым меня разлучило ужасное несчастье, чтобы он мог нас отыскать!
Взгляни! Мое сердце, моя душа связаны с ним бесконечной любовью, и теперь я должна быть с ним в разлуке? Ты, ты вывело его, храброго защитника и избавителя, на мой путь, приведи же его и теперь ко мне, чтобы он освободил меня из рук моих врагов! Светлое око Аллаха, проникающее ко мне в темницу, блестящая многообещающая звезда, услышь мольбу Реции, сияй на пути моему Сади, приведи его сюда! Низкие, позорные речи Лаццаро, который старался очернить в моих глазах благородного человека, дорогого, возлюбленного, не проникли в мою душу, я знаю, как Сади меня любит! Но он не знает, где я томлюсь и как я очутилась во власти моих врагов! О, если мой вопль дошел бы до его ушей, он, исполненный мужества и любви, поспешил бы ко мне, чтобы ввести меня в свой дом, – но где он? Несчастье за несчастьем! Дом его отца сделался добычей пламени! Несчастье преследует его и меня и разлучает нас. Аллах, услышь мою мольбу, приведи его ко мне, дай мне снова увидеть его, дорогого, возлюбленного, и тогда окончатся все печали.