Адам прошел в гостиную, где Тео смотрела телевизор, лежа на полу. На ковре перед нею лежала открытая книжка. Родителей не было, и он был этому очень рад. Они не видели, как он вошел, и это, вероятно, спасет его от лишения прогулок.
Бросившись на пол рядом с Тео, он толкнул ее локтем. Она вскрикнула и ударила его.
Адам бросил взгляд на ее книжку. «Волшебные сказки Ширли Темпл» [27] . Вначале книга принадлежала его маме, потом перешла к Саше, от нее к нему, а потом уже к Тео. Он помнил, что в середине книги был рисунок на две страницы, на котором был изображен Румпельштильцхен, карлик-шут с коварным и злым лицом. Адаму пришло в голову, что именно так должен выглядеть Dedushka Domovedushka.
В ту ночь Румпельштильцхен приснился ему. Это был первый кошмар, который приснился ему в новом доме. В этом кошмаре голый карлик сидел в banya в облаке пара, а тень возвышалась над ним. Карлик бил себя ветками деревьев и скалился.
Грегори вместе с матерью шел к молоканскому молельному дому.
Она ждала этого с самого первого дня, когда они приехали, но все складывалось настолько хаотично, они настолько были заняты распаковкой вещей, расстановкой мебели и приведением хоть в какой-то порядок давно заброшенного двора, что у сына физически не было времени привезти ее сюда.
Однако сегодня она это потребовала, и ему пришлось подчиниться – и вот теперь они вдвоем стояли на грунтовой парковке перед молельным домом. Мать тяжело опиралась на его руку. Грегори хотел подвезти ее прямо к входу, но она настояла на том, чтобы пройти весь путь пешком, прямо как в старые добрые времена. И хотя им потребовалось больше сорока минут, чтобы добраться сюда, делая по дороге частые остановки для отдыха, наконец-то они были здесь.
Грегори посмотрел на окружающие его здания: на галантерейный магазин, с которого начинался целый квартал других магазинчиков и контор с левой стороны от церкви, и на отделанный деревом дом справа, который сейчас превратили в ясли. Потом, когда они подошли ближе, он посмотрел на сам молельный дом. Грегори думал, что лучше помнит это место – в конце концов, его семья провела здесь немало времени, – но скорее всего он давно постарался все это забыть. Дом не показался ему более знакомым, чем шахтоуправление или здание муниципалитета, или любое другое здание, которое он видел, будучи ребенком, но к которому не имел прямого отношения. Конечно, он узнал его, но это было беспристрастное, равнодушное узнавание, которое противоречило тем личным отношениям, сложившимся у него с этим зданием.
Поднявшись по трем невысоким ступеням, они вошли внутрь. Как и молельный дом в Восточном Лос-Анджелесе, здание было очень простым. Деревянное строение с одним большим залом и крохотной кухонькой, притулившейся рядом. Около одной из стен были сложены скамейки, и какой-то старик с белой бородой до пояса подметал деревянный пол.
– Яков? – спросила его мать, останавливаясь. Она прищурилась: – Яков Иванович?
– Агафья? – расплылся в широкой улыбке старик.
Они заковыляли навстречу друг другу и встретились почти в самой середине зала, где и обнялись крепко, по-медвежьи. Грегори улыбнулся. Сам он старика не узнал, но мать узнала, и было видно, что встреча доставила ей удовольствие. Такой счастливой он не видел ее с тех пор, как они уехали из Калифорнии.
– Григорий, – обратилась она к нему по-русски, – ты, наверное, не помнишь, но это Яков Петровин, наш старый проповедник. – Тут она хихикнула, как девчонка. – И мой бывший ухажер, еще до твоего папы.
Проповедник кивнул и продемонстрировал подобие улыбки – борода закрывала лицо, и его выражения было не разглядеть. Грегори стоял перед ним, продолжая бессмысленно улыбаться. Он растерялся и не знал, что сказать или сделать. Это было совсем по-детски, но он неожиданно почувствовал к старику какую-то антипатию. В его глазах тот был соперником его отца. Проповедник был очень древним и практически стоял на краю могилы, но для Грегори было бы предательством принять этого человека и испытать по отношению к нему какие-то положительные чувства. Он подумал о том, как по-девчачьи засмеялась его мать – такого смеха он никогда от нее не слышал; это был смех из прошлого, из того времени, когда его самого еще не было на свете. И тут ему пришло в голову, как много он еще не знает о своей матери. От него были скрыты целые периоды ее жизни, огромные куски ее личности, которые были ему абсолютно незнакомы.
И впервые в жизни Грегори понял, что не знает своей матери.
– Яков приехал в Макгуэйн следом за нашей семьей, – сказала мать. – Он все надеялся отвоевать меня.
– Мне не повезло, – кивнул проповедник, – но такая надежда была.
Грегори не хотел слышать их воспоминания.
– Вам надо о многом поговорить. – Неожиданно он почувствовал, как грубо звучит его русский и как долго он на нем не говорил больше пары слов за раз. – Я прогуляюсь по городу, а через часок вернусь и заберу тебя.
– Буду тебя ждать, – кивнула мать.
Она улыбнулась ему и помахала рукой, а он вышел из церкви, пересек грунтовую стоянку и оказался на улице. И опять почувствовал себя запутавшимся и сбитым с толку ребенком. Он понимал, что все это глупо и что между матерью и этим человеком ничего нет, а если что-то и было, то его мать имеет полное право опять почувствовать нежные чувства после стольких лет, прошедших со дня смерти его отца, – но все равно был не в своей тарелке. Тот факт, что его мать знала проповедника до того, как узнала его отца, был просто фактом и не более того, однако у него почему-то создалось впечатление, что именно этот старик был единственной любовью всей ее жизни, а его отец и ее муж – временным препятствием, возникшим у нее на пути. Глупая и совсем незрелая мысль, но тем не менее она пришла к нему в голову, да так, что ему приходилось напрягаться, чтобы прогнать ее и объективно оценить происходящее.
Грегори направился в сторону центра города и торговой улицы. Ему то ли не хватало времени, то ли было просто лень появиться здесь раньше, поэтому, несмотря на регулярные поездки в продовольственный магазин, первый и последний раз он был здесь в первый после приезда уик-энд во время празднования Дней Меди.
Толпы людей исчезли, тротуары были пусты, и только припаркованные машины да изредка проезжавшие по дороге пикапы или дребезжащий «Форд» говорили о том, что это место еще не окончательно превратилось в город-призрак.
Он шел по разбитому тротуару и рассматривал витрины магазинов – какие-то были открыты, другие закрыты, – которые смотрели на улицу, располагаясь на первых этажах каменных и кирпичных зданий. Букинистический магазин, антикварный, ломбард, ювелирный, мастерская по ремонту обуви, аптека…
В середине квартала, между мастерской и магазином ковбойской одежды, он наткнулся на узкое здание без окон и с темным открытым проходом.