«Кто знает, как меняются даже самые обычные вещи, когда на них перестают смотреть люди? – подумал Цветков. – Это ужас неприглядности. Ужас отсутствия человеческого, вещи вне человека теряют облик, расползаются в бесформенную материю, которую ведет своя собственная, чужая человеку, воля…»
Цветков давно об этом размышлял, несколько раз начинал арт-проекты и все время отступался. Какой формой можно передать абсолютную бесформенность?
Он был готов думать о чем угодно, лишь бы не оборачиваться. Страшила не пустота, и даже не сотни кристаллических концентраторов, которые громоздились друг на друга, росли от поверхности сферы к центру, так что оператор в кресле оказывался под прицелом сотен тупых кристаллических призм. В темноте «Невода» было жутко, но страшнее, когда его полость была подсвечена техническими прожекторами, в свете которых блистали темно-серые кристаллы, расшвыривали отблески по черным стенам. Глаз не мог уловить порядок, смысл расположения кристаллов, но он, этот порядок, был, просто логика его была нечеловеческая, там нарушалась привычная глазу геометрия, она неуловимо, но пугающе сдвигалась.
От попыток понять, упорядочить блистающий хаос в голове что-то начинало мелко дрожать.
«Невод» был как еж, вывернутый наизнанку, как искусственное гнездо кристаллов, в природе также растущих внутрь себя. Не кристаллы пугали Цветкова, а то, что жило там помимо всех приборов, помимо всей материи.
Чернота.
Когда Цветков поднялся в центр управления, там уже был Гелий Ервандович. Он водил по воздуху коричневым пальцем, проглядывая результаты теста, и хмыкал под нос.
– Ну что, испортили «Невод», обормоты? – начал он сразу же, едва Цветков вошел. – Сенокосов с вас шкуру спустит. И с меня заодно.
– И вам не хворать, профессор, – сказал оператор.
– Вы что там делали? – набросился Серебряков.
– Флуктуацию ловил. Сегодня ее заметил, когда школьников тестировали.
– «Эхо» от последнего заброса Лагутенко? «Лисий хвост»? «Аврора»?
– Профессор, остаточные явления затухают в течение двух-трех часов. Даже без рекалибровки. А это держится уже сутки.
– Вы не думали, что датчики сбоят?
– Я первым делом проверил, – сказал Ерохин. – Мы несколько раз прогнали тесты, на разных пиковых импульсах. Всегда один и тот же результат.
– Да, но это… – Гелий Ервандович посмотрел на динамический график, пожал плечами: – Это бессмыслица какая-то. Получается, что у нас в рабочей зоне появилась самоподдерживаемая флуктуация н-поля сверхслабого характера.
– Ее датчики вообще не захватывали, пока Цветик… Геннадий Альбертович не «подсветил», – заметил Иван. – Я такое в первый раз вижу. Как это вообще можно описать в терминах теории н-поля?
– Да никак, – мрачно сказал профессор. – Надо ее к чертям переписывать, уточнять рабочую модель. На такие выкрутасы она не рассчитана. Вы же знаете, Иван, что есть нулевой, природный уровень н-поля, присущий человеческой популяции. Н-поле есть везде на планете. Оно проницает любые виды материи, нижний его уровень практически одинаков везде – что на глубине пять километров, что на высоте тридцать. Однако в некоторых местах уровень н-поля, в силу разных причин, повышается. Как правило, это храмы, священные объекты разных религий, капища, намоленные места, места массовой гибели людей. Чем выше напряженность поля, тем выше вероятность стихийной сборки психоформы. Как мы знаем, иногда подобные вещи имели место в истории. Но стабильная сверхслабая флуктуация невозможна, она давно должна была вернуться к нулевому уровню!
– Это может быть не развеявшаяся полностью тульпа, – сказал Цветков. – У меня такое было, в самом начале, с анчутками. Мы их по всей научной зоне ловили…
– Исключено, – отмел версию профессор. – Тогда мы держали напряженность поля гораздо выше. А теперь, сами знаете, после каждого сеанса проводится рекалибровка, потому что в рабочей зоне должен быть стартовый ноль. И хватит называть психоформы тульпами, ваш эзотерический сленг только добавляет мистического тумана.
– А как мне ее называть, тульпу? – удивился Цветков. – Если я вижу огурец, я не буду называть его бараном.
– Не лезли бы вы в теорию н-поля, Геннадий, – поморщился профессор. – С вашими сельскохозяйственными аналогиями…
– А если она регенерирует? – предположил Иван. – Мы рекалибровали, довели до нуля, а она начала самособираться.
Гелий Ервандович рассмеялся.
– Сама? Без оператора? Если бы были возможны такие флуктуации, нам не требовались бы рыбаки. Что скажете, Геннадий? Что это за зверь у нас завелся?
– Я молчу, – сказал Цветков. – Мои аналогии вас не устраивают, профессор.
– Простите мою резкость, – профессор одернул полы пиджака. – Сегодня нервный день и пиджак этот мне мал, а я страшно не люблю, когда жмут вещи. А вельветовый я совершенно испортил, когда у Лагутенко был приступ. Полностью загубил. Такой пиджак был, я его в Милане в 2019-м купил, на конференции…
– Вот с ним и надо поговорить. С Лагутенко, не с пиджаком.
– Зачем, пусть Андрюша отдыхает, – заморгал Гелий. – Ему нельзя волноваться сейчас.
– Затем, что она живая, – Цветков посмотрел на темный монитор, который транслировал изображение из рабочей зоны. – Чернота. Я говорил, профессор, что мы доиграемся. Мы как обезьяны с ядерной бомбой. Питекантропы, которые столкнулись с артефактом цивилизации, бесконечно превосходящей их по уровню развития.
– Все, завязываем с мистикой, – решительно сказал профессор. – Какой артефакт, что вы мелете? Н-поле есть производная от коллективного психического усилия человечества и только. Сейчас мы прольем свет на вашу черноту, Геннадий. Какой у нас энерготариф сегодня?
– Сегодня мы затребовали только гигаватт, – сверился с графиком Иван. – В плане не стояло…
– Гигаватта хватит, – сказал Гелий Ервандович. – Так, Геннадий, кресло вас ждет, выходим на рабочий режим.
– Так полночь уже! – возмутился Цветков. – Все нормальные люди спят давно.
– А кто тут нормальный? – удивился профессор. – Я? Вы с вашей козой? Иван? Иван, вы вот нормальный человек – ставить эксперименты на подземной базе в полдвенадцатого?
Инженер Ерохин скептически пожал плечами.
– Вот именно, – заметил профессор. – Давайте, дорогой, не упрямьтесь.
Цветков глубоко вздохнул, подергал бороду:
– И какая задача?
– Подцепите флуктуацию, Геннадий, поднимите из глубины. Если получится, подсекайте и вытаскивайте, посмотрим, что это за рыбина у нас в пруду завелась. Сорвется – не беда, не гоняйтесь за ней, пусть уходит. Мы тут будем мониторить.
Цветков поежился.
– Липкая она какая-то… Ладно, давайте быстрее, спать охота.
Ярослав второй день мудохался с этой «Тойотой». Ничего сложного, обычная жестянка, но хозяину надо было срочно. За срочность Армен брал хорошо, с душой брал, так что эта работа пошла вне очереди – и Ярику всего-то надо было поставить новое крыло. Гарик, оператор объемной печи, пробил числовик машины, загрузил чертеж из «серого» тойотовского хранилища образов, и через час у Ярика в руках уже остывало новое крыло. Он его зачистил, зашкурил, самую малость подплавил теплодуем – чтобы краска лучше легла, он эту хитрость еще в прошлом году усек. И отправил в камеру покраски, а потом в сушилку. В общем, к концу первого дня крыло было готово – красивое, блестящее, черное с золотой искрой. Оно не подошло. Напрочь.