– Будем надеяться, что до испытания нас на прочность дело не дойдет, – ответил своему подчиненному Катон и, прокашлявшись, перешел на командирский тон. – Благодарю, декурион. Можете воссоединяться с остальной колонной.
– Это как же? – удивленно обернулся Мирон.
– Здесь командование возьму я. А вы будете командовать остальной алой, до дальнейших распоряжений.
Этот момент Катон предугадал. Он уже принял для себя решение исключить декуриона из авангарда. Накануне норов Мирона выдал его непригодность для намеченной задачи. Префекту были нужны люди, на невозмутимость которых при испытании можно положиться. Но говорить об этом декуриону он не хотел. И уж тем более упрекать. Пусть Мирону и не хватало темперамента, пригодного для командования или даже для предстоящей задачи, офицером он был достаточно компетентным и не заслуживал обиды. До своего потолка в звании парень уже дорос, и теперь до конца срока службы ему так и предстояло оставаться декурионом. Ценность его для Катона состояла как раз в ней – исправной службе в данном качестве.
Мирон замешкался, а Катон сдержанно улыбнулся.
– Мне нужен надежный человек, который примет командование, если со мной что-нибудь случится. Понимаешь?
Декурион кивнул и отсалютовал:
– Да, господин префект. На меня вы можете положиться.
– Вот и хорошо.
Отсалютовал и Катон, после чего Мирон развернул лошадь и живым аллюром поехал туда, где ждала отправки остальная колонна.
Между тем командир вернулся вниманием к своему авангарду:
– Вам всем известно, отчего вы были выбраны на выполнение этой задачи! Вы – лучшие люди во всей але. И это выделяет вас из любого другого конного подразделения армии. Нет алы грознее, чем Вторая Фракийская. Вы зоветесь Кровавыми Воронами. Но эта честь дается непростой ценой. Репутация наша созидалась теми годами, что ала воевала в Британии. Но как со всякой репутацией, то, что подчас создается годами, может рухнуть в один-единственный миг позора. – Катон сурово оглядел своих всадников. – И именно этого я не допущу. Сегодня мы можем столкнуться с жесточайшим испытанием на самодисциплину, выносливость и отвагу. И мне нужно, чтобы каждый из вас понимал то, чего я от него требую. А требую я абсолютного повиновения. Что бы нынче ни происходило, как бы вас ни подстрекали, задирали и провоцировали, вы должны это снести. И никак не реагировать. Ни-как, если только я не отдам четкого приказа. Мне нет дела, даже если какой-нибудь вонючий волосатый пастух из бригантов запрыгнет к кому-нибудь из вас в седло и начнет наяривать в задницу. Если такое случится, то – терпеть и не морщиться. А кто только посмеет поморщиться – тому заступ в зубы, и весь остаток службы лопатить дерьмо в латринах когорты центуриона Макрона!
Последняя фраза вызвала нестройный смех, и Катон мысленно благословил соперничество между двумя подразделениями, что вместе служили почти весь этот год. Пусть он представил это в виде шутки, но было хорошо известно, насколько она способна настропалить людей, которых пуще смерти страшит одно: осрамиться перед лицом своих товарищей, которые к тому же являются и соперниками.
– Ну, Кровавые Вороны, – посуровел он лицом, – по коням!
Всадники заученно повернулись к своим седлам, отсчитали про себя от одного до трех и, так же дружно махнув в седла, придержали под собой загарцевавших лошадей. Выждав, когда строй выровняется, Катон повернул коня в голову колонны и выставил перед собой руку:
– В колонну по четыре, за мной!
Они миновали пехотинцев Горация и поехали мимо когорты Макрона, которая в случае столкновения должна была их подпирать. Во главе первой центурии стоял Макрон, с приближением друга отсалютовавший:
– Удачи, господин префект!
– И тебе, центурион.
Казалось бы, дежурные разменные реплики, но оба чувствовали меж собою глубинную связь. Сколько раз за годы доводилось им, двум неразлучным друзьям, проходить через такие моменты? Однако на этот раз все ощущалось по-иному. Иная храбрость требовалась для сдерживания всех своих навыков, требующих разить врага первым. Навыков боевой выучки и инстинкта самосохранения, дарованного самой жизнью.
– Если что-то не сложится, я хочу, чтобы Юлии все рассказал именно ты.
– Гони ее в тую, эту мыслишку.
– Ну и словеса ты находишь, – улыбнулся Катон и, подбодрив коня, выехал на тропу впереди авангарда, за которым в десятке шагов держалась когорта Макрона. – Кровавые Вороны, стой!
Всадники натянули поводья, и лошади встали, прядая ушами и нетерпеливо, с глухим стуком перебирая копытами по утрамбованной земле. Сейчас колонне оставалось лишь ждать команды выдвигаться. Солнце уже взошло и овеивало окрестности своим ласковым теплом. Этот же свет омывал и ждущих впереди варваров, которые на его фоне отчего-то казались крупнее своих естественных размеров – наверное, причиной тому было внутреннее сосущее напряжение, от которого Катон никак не мог отделаться. Даже несмотря на то, что в душе он не верил, что Белмат со своей горсткой людей действительно пожертвует собой ради затравки войны. В этой ситуации было что-то до невозможности странное – настолько, что никак не удавалось унять своего сомнения.
Наконец, после короткой заминки, в колонну оказался встроен последний недостающий фрагмент (какая-то телега), и утренний воздух огласил звук трубы – чистой крылатой нотой, отлетевшей эхом от склонов ближних холмов.
Катон, глубоко вдохнув, воззвал через плечо:
– Кровавые Вороны, вперед!
Чуть наддав пятками, он тронул с места коня, не спуская глаз с варваров, перегородивших дорогу не более чем в полумиле отсюда. Воздух наводнило постукивание копыт, приглушенный топот тяжелых подошв и громыхание обоза. А сверху в лазурном небе сновали стаи мелких пичуг, в поисках утренней кормежки ныряя в кусты и длинные травы среди россыпей желтых и белых полевых цветов. Впрочем, сейчас было не до любования красотами: взгляд Катона был направлен туда, где на гребне пологого холма дожидался Белмат со своими людьми.
Его уже можно было различить – он восседал на своем кауром прямо посредине тропы, в той заносчиво-высокомерной позе, которая вполне характерна для племенных вождей этого острова. На секунду мелькнуло сожаление, что рядом нет Веллоката: перевел бы обмен словами, что ли… Но переводчику указано ехать в крытой повозке Поппеи, подальше от глаз. Оно и правильно. Вид сородича, едущего с римлянами, мог всколыхнуть у варваров страсти, а они разгорятся в насилие, о котором потом всем придется сожалеть. Да перевод, собственно, и не нужен. Слова излишни: что делать, известно и без них. К тому же при таком раскладе они могут быть даже опасны. В сущности, желание, чтобы кто-то ехал рядом, было вызвано некомфортностью держаться впереди колонны одному. Уязвимость со всех сторон. Сердце билось птицей, толкая по жилам жаркую от волнения кровь. Лишь отчаянным, крайним усилием воли пресекая смятение, Катон заставлял себя твердо смотреть вперед.