Они не могут этого сделать, говорю я себе. Больше не могут. Как бы мне самой этого ни хотелось.
– Надежда – существо с крыльями. Это строчка из одного старого стихотворения. Кажется, Эмили Дикинсон. – Епископ усмехается. – Возможно, она тоже была бунтаркой.
Я возвращаю ему значок.
– Ты не ответил на мой вопрос. – Мне неприятно это произносить, но ведь это правда.
– Ты должна надеяться. Ты должна верить, что все станет лучше, что есть причина продвигаться вперед.
– Но так ли это? Ты действительно так думаешь? Несмотря на Дом Лордов, и Посольства, и отсутствие энергии, несмотря на корабли, и Иконы, и стройки, и Безмолвные Города? – (Епископ кивает.) – После того, что они сделали с твоим братом? И с Фортисом?
Эти слова вылетают прежде, чем я успеваю поймать себя за язык. Епископ постукивает по бухгалтерской книге, лежащей на его столе.
Даже эта книга напоминает мне о падре. И даже потеря Фортиса напоминает мне о потере падре.
– Это не так-то просто, – наконец говорит Епископ с улыбкой. – Надежда – хрупкое существо. Но без надежды нет ничего. Надежда – это то, за что мы сражаемся.
– У меня нет времени на пустяки. Я просто стараюсь выжить, – отвечаю я, – как и все остальные.
Только они не сумели – Фортис, падре, мои родные…
– Зачем? – Епископ постукивает пальцами по столу.
– Что – зачем? – Я растеряна.
– Если у тебя нет надежды, зачем хлопотать? Какой в этом смысл? Зачем вообще пытаться выжить? – Епископ продолжает барабанить пальцами. И не желает смотреть на меня.
– Я должна.
Должна ли я?
– Почему?
– Потому что…
Я не знаю.
– Почему потому что?
– Потому что он этого хотел. – Я произношу это с запинкой и оттого, что это правда, внезапно застываю.
Вот оно. Вот в чем дело.
Так оно и всегда было.
Я удивлена, но стоит ли удивляться? Разговоры в тот день моего рождения. Та книга. Уроки…
Падре учил меня сражаться.
Епископ улыбается:
– Вот теперь ты говоришь дело. Может, это и есть борьба?
Мне жжет глаза. Мне наплевать, если выступят слезы. Я столько раз плакала перед этими теплыми карими глазами, пусть они и принадлежали кому-то другому.
– Я всего лишь девчонка из страны грассов. Я не солдат. Я не лидер. Я ничего не могу.
Мне становится легче просто потому, что я это произнесла, что-то вроде исповеди за кухонным столом. Епископ смотрит на меня так, будто я совсем еще ребенок. У него добрая улыбка, улыбка человека, который позволяет свинье ночью забираться в его постель, и воспоминание об этом так сильно, что у меня невольно перехватывает дыхание.
Как редки теперь такие улыбки…
Как много времени прошло с тех пор, как я видела такую улыбку.
– Разумеется, ты можешь, Долли. Ты сражаешься с того самого момента, как родилась на свет. Для тебя каждый день – борьба. И ты гораздо больше, чем просто солдат. То, как ты живешь, то, как ты чувствуешь… Ты живее многих из нас. Ты более человечна. Я бы отдал десяток лучших своих белтеров за одну Долорию де ла Круз. – Он протягивает руку через стол, чтобы сжать мою ладонь.
Я не хочу, чтобы наваждение исчезало. Для меня этот человек и есть падре. И пока я слушаю его, лицо Епископа тает, а через деревянный стол на меня смотрит лицо падре. Я чувствую себя так, словно опять сижу на деревянной скамье у длинного деревянного стола вместе с моим падре. И эта деревянная скамья и есть мой дом.
Вот так я и должна двигаться дальше, говорю я себе. С этим человеком. С Епископом, который вовсе не епископ, с падре, который совсем не падре, и с Фортисом, который не Фортис, но который делает всех их живыми для меня.
Он наполняет меня надеждой. Надеждой и легкостью.
Наверное, можно было бы сказать, что он моя серебряная птица, единственная, какая у меня есть, и единственная, какую я вообще видела.
Если не считать моих снов.
Я наклоняюсь на стуле вперед:
– Епископ, мне нужна твоя помощь.
– Все, что угодно.
– Дело не только во мне. – Я смотрю на него. – Это касается всех нас.
– Детей Икон?
– Всех пятерых, – киваю я.
– Пятерых?
И снова я начинаю свое повествование. Рассказываю Епископу историю моих снов. Говоря все это, я достаю из нагрудной сумки нефритовые фигурки. Но сначала моя рука натыкается на обломок Иконы, и на мгновение я замираю, ощущая его успокоительное и в то же время тревожащее тепло. И в тысячный раз я представляю, как выбрасываю его, но все равно этого не делаю. Не могу. Обломок каким-то образом словно стал частью меня самой, как метка на моем запястье. Я оставляю его в сумке.
Нефритовые фигурки – вот о чем я хочу рассказать.
И ни о чем больше. Пока – нет.
Когда я заканчиваю рассказ, Епископ берет со стола одну фигурку за другой и начинает составлять в аккуратную линию, вовсе не осознавая этого.
Не отводя глаз, он открывает ящик стола.
И я вижу в его руке резной кусочек слегка побитого зеленого камня. Еще одна фигурка. Часть того же самого комплекта, вырезанная той же самой рукой. Епископ ставит ее рядом с моими.
– Это не может быть совпадением. – Он смотрит на меня. – Куда больше похоже на некий знак.
Изумрудный Будда.
– Я в это не верю.
Шахматная фигурка из моего сна, та, которую мне дала маленькая нефритовая девочка.
– А ты поверь, – говорит Епископ. – Эта фигурка принадлежала моему брату.
– Откуда он ее взял? И зачем, почему? – с любопытством спрашиваю я.
– Думаю, в Хоуле. Он любил собирать всякую всячину, мой брат. Он ведь и тебя нашел, разве не так? – (Я молча киваю.) – Но я никогда не понимал, зачем он прислал мне эту вещицу. По крайней мере, до этого момента. Подозреваю, – с улыбкой продолжает Епископ, – он сделал это для тебя. Может быть, тоже видел сон вроде твоего. Возьми ее. – Он подталкивает фигурку ко мне. – Восточная Азия… – медленно произносит Епископ. – Наверное, именно она тебе снилась. По крайней мере, судя по тому, что ты описала.
– Так это место существует?
– Поля, покрытые водой? Рис сажают в воду. На тех полях, о которых ты рассказала. Думаю, тебе снился рис-сырец и прочее.
– Продолжай, – прошу я, изо всех сил стараясь не позволить себе верить ему, не пробуждать в себе надежду.
– Деревья без вершин – это джунгли, так они выглядят снизу. Золотой храм на холме – ну, едва ли это Америка. Скорее всего, Азия. Может быть, Восточная. Или Южная.