Было.
По крайней мере, часть оружия.
– Зачем это до сих пор у тебя? – Лукас странно смотрит на меня.
Мне хочется обороняться, хотя я и не знаю почему. Я ведь не то чтобы прятала обломок все это время.
Или прятала?
– Не знаю. Наверное, напоминание. О том, что мы сделали там, в Хоуле.
– Ну да, конечно, только это как раз то, о чем помнить незачем, – ворчит Ро.
Я тянусь к обломку – и испуганно отдергиваю руку.
– Он горячий!
И он не просто горячий, он испускает жар. Как будто горит внутренним пламенем. Я никогда не видела, чтобы с ним происходило нечто подобное.
Что-то меняется, думаю я.
Да, говорит голос.
И снова он меня пугает и поражает, как всегда.
Чего ты хочешь? Я смотрю на осколок и мысленно произношу эти слова.
Это наше.
Хотим получить обратно.
Мы движемся, чтобы воссоединиться.
– В том и дело, – говорит Тима. – Так и должно быть. Они знают, что эта штуковина здесь, а потому знают, что здесь мы. Подобное познается подобным.
– Она права, – говорю я. – И это говорит то же самое. Оно хочет вернуть все свои части.
Ро кажется растерянным.
– Но как? И почему оно не сделало этого раньше? Почему только теперь явилось за своим обломком?
Тима пожимает плечами, а может, вздрагивает, трудно сказать.
– Возможно, Иконы не могли определить местонахождение, пока мы не принесли его под землю. Вы ведь знаете, корни соединяют все Иконы. – Она осторожно поднимает обломок. – Если подумать, не слишком отличается от того, как корабли отслеживают браслет Лукаса и работу транслятора. Этот кусок… Он ведь настоящий, живой кусок одной из Икон.
– Вроде сушеной кроличьей лапки, – говорит Ро, доставая свой талисман.
Лукас переводит взгляд с осколка на лапку:
– Подобное познается подобным…
Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что Тима права. Корни разрастаются, соединяются, тянутся к нам. К осколку.
И с каждым мгновением их жужжание громче звучит в моих ушах, а боль в голове становится невыносимой.
Это происходит не только с нами. Я вижу, как Епископ бледнеет, морщится от совершенно незнакомого ему ощущения.
Икона не просто тянется к нам – она набирает силу. Приближается, растет, окружает нас. Никто здесь не останется в живых.
А тебе не все равно? – спрашивает голос.
Я содрогаюсь. Теперь он находит меня без каких-либо усилий с моей стороны. Нечто вроде линии связи, от которой я не могу отсоединиться сама, связи, которую мы прежде отчаянно старались найти и наладить.
Только теперь я бы все отдала, чтобы ее прервать.
Неужели жизни этих существ имеют для тебя значение?
Любопытно.
Почему?
Епископ, обливаясь потом, окидывает взглядом помещение, где солдаты-белтеры со страхом в глазах готовятся сражаться с тем, чего им никогда не победить.
– Значит, все кончено. Вам надо быстро выбираться отсюда. – Он протягивает мне пистолет, бросает другой Лукасу. Ро вешает на плечо автомат.
– Нет. – Лукас смотрит на Епископа. – Мы не можем вас бросить.
Говоря, он прижимает ладонь к уху. Гудение становится еще громче.
Ро делает шаг вперед:
– Впервые я заодно с Пуговицей. Мы выведем вас отсюда.
Ему тоже больно от гула, но он не желает этого показывать, разве что крепче сжимает кулаки.
Я неохотно беру пистолет, который Епископ протягивает мне.
– А теперь дай мне эту штуку. – Епископ забирает у Тимы осколок Иконы и кладет его в свой рюкзак. – Я собираюсь взять этот кусочек вкуснятины Безликих и отправиться вглубь. Попробую заманить эту штуку, чем бы она ни была, вниз, в глубину, подальше от входов. Подальше от вас.
– Ты что, с ума сошел? – Я даже слышать этого не могу!
Епископ улыбается:
– Так и есть. Я пойду по туннелям на запад. А вы пойдете на восток, к выходу, через старые шахты. Если это сработает, сможете выбраться наружу.
У меня нет слов.
– А что ты скажешь своим людям?
Епископ щиплет меня за грязную щеку:
– Я собираюсь их поблагодарить. И сказать, что для меня было честью сражаться рядом с ними. И что мы делаем это ради благой цели… и ради девочки из страны грассов, которая может просто-напросто спасти мир. – Он протягивает ко мне руки, и я крепко его обнимаю. – Я тебя имею в виду, – шепчет Епископ мне на ухо.
– Это большая честь, – отвечаю я также в самое его ухо.
Епископ отстраняется, мгновенно снова становясь солдатом.
– Ну а теперь иди спасать мир, – говорит он и уходит.
И с этого самого момента все как будто теряет свои очертания, хотя то, что я вижу, сжигает мой разум, подобно дикому пламени.
Мы движемся в чреве горы почти в полной темноте.
Все вокруг кажется нереальным.
Вот только что люди кричали, бежали к туннелям…
А в следующую минуту они – от самых старых и до самых юных – вдруг падают на месте как подкошенные.
И затихают. И больше не двигаются. Лишившись жизни.
Пульсирующая боль Иконы нарастает в моем мозгу.
Я не могу им помочь.
Я не могу остановиться, я бегу.
Все происходит невероятно медленно. Все происходит невероятно быстро.
Я как будто на самом деле не здесь. Я как будто единственная, кто здесь есть.
Я не знаю, куда смотреть. Я слишком испугана, чтобы вообще куда-нибудь смотреть.
И потому, когда земля начинает трескаться вокруг меня, я не вижу причины.
Я не вижу взрыва, раздирающего потолок прямо надо мной, не вижу корней Иконы, прорывающихся внутрь, разрастающихся.
Я не вижу гигантских камней, и кусков штукатурки, и канализационных труб, и остатков внутренних стен, которые разлетаются в разные стороны, как новогодние ракеты, и дождем сыплются на меня, словно прямо с неба.
Но я все это ощущаю.
Кусок потолочной балки ударяет меня по голове, и я падаю туда, куда собиралась бежать.
И теперь я не бегу.
Я складываюсь в кучку, словно тряпичная кукла.
Не как человек.
Кажется, что ничего такого просто не может происходить с реальными людьми. С моими друзьями. С Епископом. Со мной.