Вопрос действительно стоил того, чтобы его рассмотреть. Гарсен поблагодарил кардинала и заверил, что его ходатайство будет рассмотрено благожелательно. С той же благожелательностью он пообещал рассмотреть ходатайства, которые подали ему представители крестьянства, фармацевтов, работников учебных заведений всех уровней, железнодорожников, водителей большегрузных автомобилей, пригрозивших заблокировать дороги, профессиональных футболистов, военных, коммивояжеров, банкиров, метеорологов, журналистов, сантехников, булочников, социальных работников, публицистов, режиссеров-постановщиков, кинологов, сотрудников домов престарелых…
Самым интересным моментом этих переговоров было появление трех членов Французской академии. Облачившись в парадную форму, придерживая левой рукой шпагу, они с отрешенным видом прошли сквозь толпу журналистов газет правого толка. Кузен Макс, которому Бофор рассказал об этих переговорах, сообщил мне, что они всех разочаровали. Министр внутренних дел, ему Гарсен в тот день временно передал бразды правления, ожидал разговоров на возвышенные темы: о человеческой жизни и небытии, о том, что литература выше смерти, а вместо этого разговор шел только о Викторе Гюго. Гюго был образцом того, что годы только возвеличивают писателя, в восемьдесят с лишним лет из-под его пера все еще выходили шедевры. Возможно, самые совершенные.
— Так вот, господин министр, мне семьдесят четыре года, и я считаю, что только начинаю наконец овладевать в совершенстве французским языком. Я чувствую, что в моем творчестве наступает переломный момент, поскольку…
— А я сейчас работаю над пьесой для театра, — прервал его более молодой коллега семидесяти двух лет, — мне нужно еще четыре года, чтобы ее закончить. Подчеркиваю, что намерен написать еще и продолжение, что-то вроде второй части. Знаете, Годель в свои восемьдесят четыре года говорил, что…
— Могу ли я проинформировать господина министра, что готов оказать любую услугу, если это необходимо для того, чтобы завоевать ваше доверие? Правительство приступает к проведению мероприятия, чей размах, смелость, потрясающая острота нуждаются в хорошем пере. Если вам нужен певец, поэт, который сможет положить на музыку столь… гм, трагические решения, вы можете, господин министр, рассчитывать на меня!
Норбер Жамо, глава академии, проявил себя хорошим игроком. Он ничего не написал с восьмидесятилетнего возраста, но этот симпатичный старик, которого очень ценили телевизионщики за его жизнелюбие и высокую образованность, с удовольствием был готов надеть на себя ошейник. Людовик XIV оказывал поддержку творческим личностям, и никогда в истории Франции не было более процветающего периода. Правительству Гарсена предоставлялся уникальный шанс вызвать творческий подъем писателей. При условии, что им дадут возможность дозреть. Да и потом, поскольку мы можем говорить открыто, господину министру наверняка известно, что в подавляющем большинстве члены академии голосовали как надо, это должно помочь достижению взаимопонимания. В конце концов, они ведь просили не бог весть что — сорок академиков, это так мало, всего лишь Французская академия, вот и все, — речь не идет о лауреатах Гонкуровской премии и о прочих известных писателях. Равно как и о сотрудниках всяких институтов. Они и сами достаточно взрослые, чтобы самим во всем разобраться. Нет, только академиков!
Еще немного, и они готовы были сдать своих остальных тридцать семь братьев и сестер. Пораженный такой привязанностью к благам мира сего, Бофор выпроводил их, пообещав рассмотреть их просьбу с благожелательностью. Потом вызвал к себе на совещание Тексье и Кузена Макса. Перед началом совещания он не смог отказать себе в удовольствии процитировать классика: «Мне известны академики, которые ни на что не годны».
Удовольствие было одностороннее, как всегда бывает, когда планка слишком завышена. Отбросив в сторону безуспешные попытки понять причины игривости начальника, после оды технократа все открыли свои досье и засучили рукава. Им надо было отрабатывать свой хлеб.
13
Все теперь говорили только об этом: на 12 июня было намечено проведение большой манифестации противников принятия этой меры. За две недели до проведения референдума, которого с замиранием сердца ждала вся страна. С момента начала дебатов в рамках операции «Семьдесят два», а точнее, в течение двух с половиной месяца, Франция, болтавшаяся, как поплавок на волнах, казалось, была отдана в руки какому-то безумцу. Оглушенные, потерявшие спокойствие и душевное равновесие люди ввязывались в яростные споры, а затем впали в прострацию. Они насмехались над своими приятелями, которым был уже семьдесят один год и которым жить оставалось всего несколько недель, и только потом вспоминали, что им самим было шестьдесят девять лет и что очень скоро мог наступить и их черед. Люди смеялись над пьяным похотливым старцем, изображенным на рекламе кухонной посуды, а потом вдруг понимали, что он похож на дядю Робера. Они увлеченно следили за теледебатами сторонников и противников мер. Аргументы потрясали, порождали сомнения. Люди уже не знали, кому и во что верить.
— У всех такое чувство, что они снова оказались в 2005 году, — радостно комментировал ситуацию Тексье, почесывая свою бороденку, — население начинает заходить в тупик. Превосходно, превосходно…
Вмешательство иностранных государств окончательно заморочило голову основному населению. Алжирское правительство потребовало вернуть в страну всех выходцев из Алжира, достигших семидесятилетнего возраста, — все спрашивали себя, зачем они ему были нужны. Американские феминистки бросились на помощь своим французским сестрам. Они поместили на страницах «Монд» пространную статью в защиту равенства полов: это было прекрасным поводом доказать, что женщины умеют жертвовать своими личными интересами для того, чтобы добиться наконец того, к чему они стремились на протяжении нескольких веков. Они, находясь при этом по другую сторону Атлантического океана, не испытывали колебаний: раз семьдесят два года для мужчин, то и семьдесят два года для женщин. Французские феминистки, чья делегация объявила о достижении положительных договоренностей в ходе переговоров с Бофором — он пообещал рассмотреть их ходатайство с пониманием, — смотрели на это другими глазами. Французские феминистки, вероятно, были не столь рьяными феминистками, как их американские коллеги. Но зато более французскими, в их рядах нашлись несогласные, кое-кто начал разрозненные выступления против.
Вообще-то иностранные государства с большим интересом следили за новой революцией в стране лягушатников. Их руководители старались не высказывать свою точку зрения на происходящее во Франции. В Европе еще менее, чем в других частях света. Ошарашенные катаклизмом, вызванным выходом Франции из Сообщества, оставшиеся органы управления ЕС не шли на риск и не подавали свой голос против. В Германии, Великобритании, Канаде газеты уже стали призывать к бдительности, требуя от своих глав государств высказать точку зрения руководства. Началось обсуждение цифр. И там с ужасом обнаружили, что в области содержания стариков они не далеко ушли от Франции.
Как в этой обстановке можно было удивляться присутствию многочисленных иностранных тележурналистов, направленных для освещения манифестации 12 июня?