Граф поклонился.
Тульчин.
Начальник штаба 2-й армии Киселев не был удивлен, когда к нему пожаловал наместник Новороссии. Их связывало отдаленное родство и близкая дружба. Более того, Павел Дмитриевич обрадовался, потому что пребывал в подавленном состоянии. Буквально за день до приезда Воронцова из Тульчина ускакал генерал Иосиф де Витт, разговор с которым очень сильно напоминал обмен угрозами.
Киселев принял гостя в собственном доме. Софи гостила в Петербурге, и роскошная квартира Павла Дмитриевича вновь начала напоминать холостяцкую берлогу. Отдав распоряжение об обеде, хозяин проводил Воронцова в бильярдную. В этой просторной комнате, щегольски обставленной английскими игральными столами, можно было говорить свободно. Граф был заядлым игроком, и оба по немому соглашению решили, что под стук шаров им будет сподручнее обсудить наболевшее.
— Вы осведомлены, что государь посетит наши места в самое ближайшее время? — спросил Михаил Семенович.
Киселев кивнул и, взяв кусочек мела, старательно натер им кончик кия.
— Отъезд из столицы намечен на первые дни сентября.
— Вы намереваетесь с ним встретиться?
Павел Дмитриевич предоставил партнеру право разбить шары. Он прекрасно понял суть вопроса. Речь шла о тайном обществе, парализовавшем всю головку 2-й армии. Киселев мог либо рассказать, либо умолчать об этом.
— Вчера здесь был генерал де Витт, — задумчиво произнес начальник штаба. — Ознакомил меня с теми сведениями, которые у него имеются о заговорщиках. Они считают его своим человеком. А он сам, как мне кажется, еще не решил, чью сторону занять. Домогался моего мнения.
Воронцов саркастически рассмеялся и, ударив по шару от центра, послал его в лузу.
— Я приехал за тем же. Вы удивлены?
Следующий удар был неудачен, и Павел Дмитриевич примостился на краю, выцеливая свой шар.
— Нисколько. Нам есть о чем подумать. — Ему удалось загнать подряд два шара. Затем он тоже промазал. — Полагаю, вас смущают те же мысли, что и меня?
О, да! Они были одного поля ягоды. Ни добрый «папаша» Сабанеев, ни верный Шурка не могли бы так понять терзания Воронцова, как либеральный администратор Киселев, упиравшийся лбом в ту же стену.
— Где наше место? — Михаил Семенович обошел стол и, опершись на кий, глянул на собеседника. — Двадцатилетний опыт говорит мне, что без крови не обойтись. Что эти люди толкают страну в бездну.
Киселев пожал плечами.
— Их это не беспокоит. Взлет карьеры, фейерверк возможностей. Мы с вами получили от войны все, что хотели. Они жаждут продолжения. Революция богата шансами.
— Шансами познакомиться с мадам Гильотен?
— Не обязательно. Были ведь и те, кто держали нож за веревку.
— Но миллионы сограждан… — Граф не стал договаривать. — Я хотел бы конституции, освобождения крестьян. Но не такой ценой.
Павел Дмитриевич тоже обошел стол и остановился возле Воронцова.
— Все, что вы говорите, для меня очень больно. Я много думал, Мишель. И вот к каким выводам пришел. Мы не можем не желать того, чего желаем. По воспитанию, образованию, просто из чувства долга и сострадания к людям. Но всего этого гораздо труднее достичь, чем кажется нашим карбонариям. Мне страшно разрушать. Им — нет. Вот разница.
Михаил Семенович повертел в руках кий, но так и не подошел к борту.
— Россия — не та страна, где изменения можно производить посредством пороха.
— Вы хотите сказать об этом государю? — Губы Павла Дмитриевича сложились в саркастическую складку. — Он и сам наговорит вам умных, правильных слов. Кажется, я переел его любезностей, пока служил флигель-адъютантом.
— А как вы собираетесь поступить, если ваши же подчиненные — Волконский и Пестель — придут вас арестовывать, чтобы взбунтовать армию?
— Постараюсь им воспротивиться. — Хозяин дома вернулся к столу и послал шар через все поле.
— Не предупреждая государя?
— Он знает. И, поверьте мне, не бездействует. Просто мы не осведомлены о его шагах.
Петербург — Таганрог.
День отъезда император провел мирно. Посетил могилы дочерей в Александро-Невской лавре, а затем отстоял ночной молебен. По его желанию никто из свиты не присутствовал. Он хотел войти и выйти из монастыря частным человеком. Отцом умерших детей, мужем больной женщины, усталым чиновником, после 25 лет службы решившим наконец подать в отставку. Стоя на богослужении, государь сутулился и щурил глаза. В храме неприлично было использовать лорнет, а без него дальше вытянутой руки Александр не видел. Оттого и шаг его, прежде такой стремительный, стал скуп и как бы неуверен, точно император вперед ощупывал сапогом твердь земную, а уж потом наступал со всей силой.
Горело много свечей. Было душно. Пахло ладаном и вспотевшими спинами монахов. После службы Александр попросил проводить его в келью схимника Алексия. Старец жил в обнимку с собственным гробом, не утратив при этом природного благодушия.
— Не бойся, — сказал он государю. — Это мягкое ложе. В нем все мы уснем и будем спать крепко.
В словах отшельника императору почудилось предсказание, и он застыл у двери, ожидая дальнейшего. Алексий лишь покачал головой.
— Государь, я человек старый, мне нечего страшиться. До великой чумы в Москве нравы были чище. Люди боялись Бога. Когда пришел Бонапарт, все снова кинулись молиться и немножко исправились. А как победили, забыли о Церкви. Ты, царь наш, должен смотреть за своим народом. В том твой крест.
Александру показалось, что схимник видит его насквозь. Он попросил у Алексия благословения на дорогу и вышел. В предрассветной тишине карета миновала пригороды. За заставой император приказал кучеру остановиться и, встав, долго смотрел на город. «Я, как жена Лота», — думал он. Высоко в еще темном небе двигалась комета. Последний раз такую видели над Россией в двенадцатом году, и ничего доброго она не предвещала.
— Заметил? — окликнул государь кучера.
— Жуть! — кивнул старина Байков, возивший императора уже не первый десяток лет.
— Это к бедствиям и горести. Так Богу угодно.
Александр перекрестился. Снова сел, и карета помчалась по утреннему тракту. Путь был немалый — 85 станций, тысяча девятьсот верст. Государь ел и спал в карете, лишь ненадолго останавливаясь, пока перепрягали лошадей. Казалось, скорость должна развеять меланхолию, овладевшую душой, но, вопреки всему, золотые просторы ранней осени еще больше усилили тоску. Император был задумчив и тверд. Через две недели, 13 сентября, он прибыл в Таганрог.
Крохотный городишко, теплый, по-южному пыльный, не заключавший в себе ничего примечательного. Весь как на ладони. Появление любого постороннего лица тотчас было бы замечено. Это обнадежило Александра, у которого имелись сведения о попытках заговорщиков подослать к нему убийц. Имена последних также были известны: Якушкин, Якубович, Артамон Муравьев, Поджио, Каховский, Кюхельбекер, Вадковский… Всех ли он знал? Неважно.