Не обращая ни на кого внимания, Серафима уверенно направилась к пострадавшему.
Мужики послушно расступались.
Старуха склонилась над пареньком. Взглянув на рану, она перевела свой колючий взор на бледное лицо подростка; тот был до смерти перепуган видом своей разрезанной плоти и обилием сочившейся крови. Холодный пот буйными каплями выступил на искаженном, больше от перепуга, чем от боли, лице.
— Не бойся, милок. Ничего страшного нет. Ты только закрой глаза и не гляди на рану. Всё обойдётся.
Мягкий, успокаивающий и в то же время уверенный тон старухи возымел свое действие. Хлопец закрыл глаза и почти сразу же перестал дрожать. Говоря языком докторов, он был для начала мастерски выведен из шокового состояния.
Серафима достала из своей торбы несколько больших лопуховатых листьев какого-то растения. Они были свежие, видимо, совсем недавно сорванные. Растерев в руках, старуха приложила их к ране и, крепко зажав узловатыми пальцами, начала невнятно что-то бормотать.
Столпившиеся вокруг мужики завороженно наблюдали за происходящим. Никто даже слова не проронил.
Через некоторое время Серафима разжала руку и осторожно отняла быстро увядшие листья. Кровь из раны уже не сочилась. Одобрительно кивнув головой, Серафима опять приложила к ране более свежие листья. И опять что-то прошептав, повторила те же действия. На этот раз края раны выглядели обветренными и подсохшими, как будто порез произошёл день назад.
— Ну, вот и ладненько, — сказала старуха, удовлетворённая результатом своих действий. — А теперь не стыдись. Как многие тут советовали, так надо и сделать. Помочись на рану — это не помешает, да и засыхающую кровь заодно смыть надо. И не волнуйся, самое страшное уже позади.
Скрипучий, но спокойный голос старухи придал пареньку уверенности.
Повернувшись к косцам, Серафима безошибочно остановила взгляд на его батьке.
— Надо перевязать рану чистой тряпицей и приложить вот это. — Она протянула растерянному мужику ещё несколько широких листьев, похожих на огромные подорожники.
— Благодарствую… благодарствую от души. Уж не знаю, что и было бы без твоей помощи, бабка, — смущенно залепетал мужичок.
— Э-э-э, человече, это с виду я бабка, а по годкам, поди, моложе тебя буду. Так-то вот, — с какой-то одной ей понятной грустью сказала Серафима.
Остальные мужики, потрясённые чудотворным эффектом, стояли как завороженные. Никто не шелохнулся, никто не промолвил ни слова. Они во все глаза смотрели на странную старуху. А она в свою очередь, обведя всех пристальным взглядом, будто запоминая каждого, мирно произнесла:
— Ну, да ладно, мне идти пора. А кличут меня Серафимой. Ежели ещё помощь какая понадобится, не откажу. Где живу — знаете. А теперь, прощевайте.
Мужики, словно очнувшись, быстренько засуетились, и торба Серафимы провисла под тяжестью доброй краюхи хлеба, лука, варенной картошки, кусочка сала и другой нехитрой снеди. В общем, мужики щедро поделились взятым с собой на покос обедом.
После этого случая по округе пошла гулять молва о необычайных способностях старухи Серафимы. И ожила тропинка, ведущая к заброшенной охотничьей избушке; потянулся к Серафиме люд со своими хворями да болячками. Вот тогда-то все были вновь удивлены. Выяснилось, что живёт-то Серафима не одна, а с дочкой, редкостной красоты девицей.
Наконец и поесть могли вволю отшельники, и покосившуюся избушку кто-то в благодарность починил, и крышу подлатали. Нашлись и печники, соорудившие небольшую печку. Обзавелись старуха с дочкой и кое-какой домашней утварью. После таких преображений жизнь в избушке стала довольно-таки сносной.
Нельзя сказать, что старухино шептание всем помогало, но надежду, очевидно, давало основательную. А если человек верит в чудо, то оно может и произойти.
Прошло лето. Серафиму уже знали во всех окрестных сёлах и хуторах. Многие называли её просто Химой. Мало-помалу у Химы начали появляться клиенты и с более деликатными, а иногда и с просто коварными просьбами: одним надо было, чтоб худоба [15] велась, другим — милого присушить, иль у соперницы отбить. А третьим и вовсе было невтерпёж навести порчу на ненавистных или зажиточных соседей. Последняя просьба обычно вызывалась двумя-тремя причинами: ссоры, злоба и главная — зависть. Некоторые люди готовы на многое пойти из-за этой самой зависти. Готовы пожертвовать и своим здоровьем, и всем самым дорогим лишь бы не видеть радость и счастье у других, лишь бы куму, свату или брату было хуже, чем им самим.
Хотя и скрытно обращались к старухе с такими просьбами, но от людского глаза не ускользнуло, что Хима исполняет их с явным удовольствием. И чем ужасней заказ, тем охотнее она бралась за него. Это многих напугало и оттолкнуло от старухи, а некоторые — нелюдимые и вечно чем-то недовольные — наоборот, зачастили к Серафиме.
Также людям бросилось в глаза и то, что дочка Серафимы ни под каким предлогом не соглашалась помогать матери в её ремесле. На все просьбы сделать какое-либо снадобье или что-то приготовить к ритуалу, девушка отвечала, что не хочет брать грех на душу и вообще старалась скорее покинуть избушку при появлении клиентов. Отношения матери и дочки были натянутыми и непонятными. Это обстоятельство озадачивало любопытных посетителей и порождало различные толки.
Да, если бы Серафима была просто знахаркой или, на худой конец, хотя бы удачливой бабкой-шептухой, всё было бы доступно крестьянскому пониманию. К таким людям селяне относились не то чтобы дружелюбно, но даже с некоторым почтением. В отношении Химы всё было по-другому. От неё веяло страхом…
Но даже страх глаза и рты всем не закроет. Всё подмечалось, и всё чаще в бабских беседах и пересудах проскальзывала мысль, что старая Хима наверняка крепко знается с дьяволом.
А тут участились странные случаи в самих Черемшицах и окрестных хуторах: то внезапно без всяких причин сляжет совершенно здоровый человек, то у чьей-то коровы пропадет вдруг молоко или куры перестанут нестись, а у некоторых крепких семьях сплошной разлад на пустом месте выходит. Естественно, все подозрения сразу ложились на Химу, все злобные экивоки были в её сторону. Всякие неприятные случаи, конечно, и раньше бывали, до появления Химы, но тогда мало обращали на них внимания, да и сваливать вину на кого-то одного не выходило.
Это бабы могли лишь посудачить да посплетничать по такому поводу, а мужики были настроены более решительно. Кроме пустых разговоров, от них уже слышались и явные угрозы, что если и дальше будет так продолжаться, то кто-нибудь из пострадавших точно пустит «красного петуха» в лесной избушке. Но доказательств о причастности Химы к людским бедам никаких не было, и дальше слов никто ни на что не решался. Пришлую старуху теперь уже просто боялись.
Вот с этой старухой, на свою беду, и пришлось два раза столкнуться панскому приказчику. Первый раз Петро встретился с Серафимой в конце лета.