— Дольмен. Дом для духа.
— Так мы идём?
— Погоди. — Ипат обошёл дольмен и, зарывшись в низкорослый кустарник, компактно произраставший за задней стенкой, вытащил оттуда два новеньких синих рюкзака. — Вот тут и поесть, и переодеться, и переночевать с комфортом. Всё равно ближайший поезд только завтра утром.
Онисим посмотрел на находку с нескрываемым удивлением, и теперь все его подсознательные подозрения, которым он до сих пор старательно не придавал значения, сложились в единую картину. Сначала появилась одежда, невесть откуда взявшаяся в лазарете, потом — верёвка, загодя припрятанная под обвалившимся зубцом крепостной стены, не говоря уже о занюханном авто, которое оказалось не только на ходу, но ещё и заправленным чуть ли не под завязку. И рюкзаки, конечно, не могли оказаться здесь случайно — ровно два. Значит, не исключено, что брат Ипат — никакой не брат, а может быть, и не Ипат вовсе. Монастырское единоборие, понимаешь… Магия и чародейство, каторжник его обучил… Получается, что не только родной Тайной Канцелярии и Единоверной Церкви зачем-то понадобился отставной поручик Соболь, а ещё кому-то. Ну что, родственная душа, не сломать ли тебе ещё какую-нибудь конечность…
— А ты уверен, что хочешь именно этого? — Ипат непринуждённо распаковывал первый рюкзак, доставая из него спальный мешок, двухлитровый котелок и пару консервных банок без опознавательных знаков. — Может быть, сначала поговорим, а заодно и пообедаем?
— Ну, говори. — Онисим решил, что Ипат со сломанной рукой при всей его прыти едва ли в случае чего сможет оказать достойное сопротивление. К тому же хотелось, чтобы всё происходящее получило какое-нибудь приемлемое объяснение. — Говори, я слушаю.
— Ведь ты не желаешь, чтобы оказалось, будто я хочу тебя подставить, использовать и так далее… Так? — Ипат даже не смотрел в его сторону, демонстрируя полное непротивление и крайнее миролюбие. — Да, конечно, выглядит подозрительно, что всё вот так — всё учтено, всё схвачено. Да, я давно всё это и продумал, и спланировал — так, чтобы ни одна зараза за нами не увязалась. Да, я не один всё это устроил — помогли мне, причём совершенно небескорыстно. И колымагу покойную я купил ещё пять дней назад, как раз перед тем, как мы друг другу накостыляли, так что здесь никакого криминала. А всё потому, что есть у меня интерес один. Большой интерес. Но в одиночку за ним гоняться не то чтобы бесполезно, но скучно, а, кроме тебя, мне довериться некому. Понимаешь, некому. И вообще — никогда ничего не решай с голодухи. Давай перекусим как следует, а потом я тебе расскажу всё. А ты уж сам решай, нравится ли тебе моя компания. И иди потом куда хочешь — хоть со мной, хоть назад в монастырь, хоть на службу обратно. Они там тебя используют по назначению.
— По какому назначению?
— По специальному! На то и спецназ. Мне-то откуда знать… — Теперь уже Ипат, казалось, готов был вспылить. — Лучше бы ты дровишек добыл. — Он протянул Онисиму небольшой топорик, а сам, присев у начинающего зарастать травой костровища, вогнал в консервную банку здоровенный армейский тесак.
Сушняка поблизости не оказалось — видимо, поляна на вершине холма была местом посещаемым, и хворост в радиусе сотни аршин был выбран начисто, и нужно было немного спуститься вниз, в сторону железной дороги, где на краю обрыва торчал небольшой сухой дубок. Пришлось выпустить из виду Ипата, и от этого схлынувшие было самые чёрные подозрения вернулись вновь и пошли ещё дальше. Онисим попытался припомнить, что его заставило тогда залезть на эту проклятую стену, где его встретили два монаха. Оставалось время до назначенного полковником Диной срока, и надо было его куда-то деть? Нет, как убить лишних полчаса — такой проблемы тогда не было и быть не могло, время просто шло мимо, не оглядываясь, и на него тоже можно было не обращать внимания. Захотелось на всякий случай посетить храм? Тоже вряд ли — и раньше-то поручик Соболь молился только в строю под руководством полкового капеллана и никакого благоговения или душевного трепета при этом не испытывал. А может быть, так и было задумано? Помнится, ещё в Кадетском корпусе ходили слухи, что все они, будущие офицеры спецподразделений, проходят негласное кодирование на ключевые фразы. Скажут, например, «бойся таракана Васю», и либо на стенку полезешь, либо просто копыта отбросишь, а может быть, и впрямь начнёшь подозревать в каждом встречном таракане того самого Васю и будешь его исправно бояться. Ну нет — в такие фантазии лучше не углубляться, а то снова можно впасть в мировую апатию, которая ещё недавно казалась спасительной и уютной. Возвращаться к растительному существованию не хотелось, хотя Онисим чувствовал, что пока недалеко от него ушёл. В конце концов, будь что будет, а там разберёмся.
Дубок удалось вырвать с корнем, не прибегая к топору, и когда он приволок свою добычу к месту разделки, Ипат уже настрогал хлеба, намазал бутерброды серым паштетом из какой-то морской живности, а котелок, наполненный водой из пластмассовой канистры, дожидался, когда его поставят на огонь.
Обедали молча. Онисим сосредоточенно жевал, искоса поглядывая на своего спутника. Он вдруг понял, что сейчас нарушает три принципа, которых держался ещё с приюта — не жди, не бойся, не проси. Он ждал… Он ждал и надеялся, что Ипат в самом деле не лукавит и ему действительно нужен товарищ в том странствии, которое сейчас только начинается. Он боялся, что снова окажется пешкой в чужой игре, пешкой, которой пожертвуют ради каких-то «великих» целей или чьих-то «жизненных» интересов. А его душа безмолвно просила, чтобы эта жизнь наполнилась хоть каким-то смыслом и новый день стал действительно новым, а не продолжением бесконечного визга чаек, шелеста волн и навязчивого щебета пляжных красоток.
Когда Ипат отправил в костёр пустые консервные банки, солнце уже покраснело и лежало на склоне соседнего холма.
— Ну, благодарю Тебя, Господи, за хлеб наш. — Ипат поднялся, прижал ладони к груди и поклонился на четыре стороны света, а потом снова присел возле костра, подбросив в огонь несколько обломанных веток. — Знаешь, брат Онисим… Кем я только не успел побывать… И семинаристом был, и солдатом, и контрабандистом, и на бирже играть случалось. Я даже богатым был, не поверишь… Не потому, что денег хотел, а просто решил узнать, как это — быть богатым. Так что ты не думай, откуда у монаха деньги взялись — я всё, что нажил, перевёл на предъявителя. — Ипат вытащил из поясной сумки бумажник, а из него — кредитную карту и пачку сотенных купюр, показал и затолкал обратно. — Год таскал на горбу контрабандный шёлк из Хунну, потом в рулетку куш сорвал. Правда, для этого пришлось науку того зэка-колдуна применить, но полтора миллиона гривен имел. Потом прикупил у барыг чистую карточку и бродяжничал полгода. Месяц у язычников пробыл, даже в игрищах их участвовал, они, кстати, интересно живут, скажу я тебе… Вот. И в монастырь я пришёл не просто так. Любопытно мне было, как это — проводить все дни свои в молитве и трудах праведных. Кстати, отцу Фролу я на исповеди перед пострижением всё прямо так и выложил. Я ему вообще всё про себя рассказал, вот как тебе сейчас, кроме упражнений с ворожбой, конечно. Думал — выгонит с треском и от прихода отлучит без права восстановления гражданства. Но нет — благословил, хоть и знал, наверное, что я весь остаток жизни монашествовать не собираюсь. Но я бы, наверное, остался — в монастырской жизни всё-таки чуть больше смысла, чем в какой-либо иной. Но, знаешь ли, появился новый пряник, и мне очень интересно его попробовать. Правда, путь неблизкий, но, я думаю, мы доберёмся, если, конечно, ты не будешь сильно против.