Она пожала плечами.
– Хуже уже не будет, верно?
– Вы можете умереть.
– Да, это будет так трагично.
– Сколько вам лет?
– А вам сколько?
– Пятьдесят семь.
Дэвид сунул руку в карман, нашел бумажник и вытащил из него все наличные.
– Тут чуть больше двухсот долларов…
– Я не собираюсь делать вам минет.
– Нет, я не… Я просто хочу, чтобы вы это взяли.
– Серьезно?
– Да.
Ее руки дрожали от холода, когда она взяла пачку денег.
– Вы найдете теплую постель на эту ночь? – спросил Дэвид.
– Да, потому что долбаные отели направо и налево сдают комнаты четырнадцатилетним.
– Здесь жутко холодно.
Она ухмыльнулась, в глазах ее мелькнул задорный огонек.
– Я не лыком шита. Нынче ночью я не умру, не беспокойтесь. Но я получу горячую еду. Спасибо.
Дэвид встал.
– И давно вы живете сама по себе? – спросил он.
– Четыре месяца.
– Надвигается зима.
– Я предпочту замерзнуть до смерти, чем вернуться в еще одну приемную семью. Вы понятия не имеете…
– Я рос в красивом районе Гринвича, штат Коннектикут. Милый маленький городок всего в сорока минутах езды на поезде от Гранд-сентрал [14] . Заборчики. Малыши, играющие на улицах. Это было в пятидесятые годы. Вы, вероятно, не знаете, кто такой Норман Рокуэлл [15] , но именно такое место он бы нарисовал. Когда мне было семь, однажды в пятницу вечером родители оставили меня вместе с сестрой. Они собирались поехать в город, поужинать и сходить в кино. Они так и не вернулись.
– Они вас бросили?
– Они погибли в автомобильной катастрофе.
– О…
– Никогда не считайте, что вы знаете, откуда родом кто-то другой.
Пилчер пошел прочь, штанины его брюк рассекали траву.
Она окликнула:
– К тому времени, как вы расскажете копам, что видели меня, я уже исчезну!
– Я не расскажу копам, – ответил Дэвид.
Пройдя еще десять шагов, он остановился.
Оглянулся.
И пошел обратно.
Снова опустился перед ней на колени.
– Я так и знала, что вы – долбаный извращенец, – сказала она.
– Нет, я ученый. Послушайте, я мог бы дать вам настоящую работу. Теплое место, где можно жить. Защиту от улиц, копов, ваших родителей, социальных служб – всего, от чего вы убегаете.
– Отвалите, блин!
– Я остановился в центре города в отеле «Дрейк». Моя фамилия Пилчер. У меня уже будет наготове ваш личный, собственный номер, если вы передумаете.
– На вашем месте я бы не стала дожидаться.
Он встал.
– Берегите себя. Между прочим, меня зовут Дэвид.
– Желаю приятной жизни, Дэвид.
– Как вас зовут?
– А вам какое дело?
– Если честно – не знаю.
Она возвела глаза к небу, выдохнула облачко пара и сказала:
– Памела. Пэм.
* * *
Дэвид тихо проскользнул в свой номер и повесил пальто на крючок у двери.
Элизабет сидела в общей комнате и читала при мягком свете торшера, нависающего над кожаным креслом у окна. Ей было сорок два года. Ее короткие светлые волосы начали терять блеск – желтоватые, с намеком на седину.
Ошеломляющая зимняя красота.
– Как все прошло? – спросила она.
Он наклонился и поцеловал ее.
– Великолепно.
– То есть ты закончил?
– Мы закончили. Мы отправляемся домой.
– Ты имеешь в виду – в гору.
– Теперь это наш дом, любовь моя.
Дэвид подошел к окну и раздвинул тяжелые занавеси. За окном не было видно города. Только огни поздних машин на Лейк-шор-драйв и черная пропасть озера позади, разверзающаяся в темноту.
Он пересек номер и осторожно открыл дверь в спальню.
Прокрался внутрь.
Шаги его по толстому ковру были бесшумными.
Ушло мгновение, чтобы глаза привыкли к темноте. Потом Дэвид увидел ее, свернувшуюся на громадной кровати. Она сбросила одеяла и откатилась к краю. Он передвинул ее обратно в середину матраса, снова укрыл и осторожно опустил ее голову на подушку.
Его маленькая девочка глубоко вздохнула, но не проснулась.
Наклонившись, Дэвид поцеловал ее в щеку и прошептал:
– Сладких снов, моя сладкая Алисса.
Когда он открыл дверь спальни, перед ним стояла жена.
– Что случилось, Элизабет?
– В нашу дверь только что постучались.
– Кто?
– Девочка-подросток. Она сказала, что ее зовут Пэм. Что ты велел ей сюда прийти. Она ожидает тебя в коридоре.
Тобиас отвязал свой бивуачный мешок и спустился с сосны. В угасающем свете он примостился за кру́гом камней и, набравшись храбрости, высек искру с помощью кремня и стали. Это был риск, всегда – риск. Но прошло несколько недель с тех пор, как он чувствовал тепло огня. С тех пор, как бросал сосновые иглы в котелок с кипящей водой и позволял чему-то теплому потечь в глотку.
Он тщательно обследовал это место. Никаких отпечатков ног. Никакого дерьма. Ничего, указывавшего на то, что место это посещает кто-то еще, кроме оленихи да пары оленей-самцов. Он видел пучок грубой белой шерсти, запутавшейся в шипах малинового куста.
Тобиас высек искру на кусочек бумажной растопки. Желтое пламя лизнуло ее, занялось и охватило сверток мха с сухими веточками пихты. Красновато-коричневые острые иглы вспыхнули, от сухого дерева начал виться дымок.
Сердце его охватило первобытное радостное волнение.
Тобиас соорудил над разгорающимся огнем пирамидку из палочек и протянул руки к теплу. Он не мылся с тех пор, как в последний раз пересек реку, а это было не меньше месяца тому назад. Он все еще помнил, как уловил в зеркально-гладком потоке свое отражение – борода по грудь, прилипшая к коже грязь. Он смахивал на пещерного человека.