Хорошая старомодная кровать, как и все остальное в доме, дьявольски скрипела.
Матрасные пружины тоже скрипели, и, когда Тереза застонала, Итан попытался выбросить из головы осознание того, что над ними установлена камера. Пилчер заверил, что наблюдать за супружескими парами во время личных моментов строго запрещено. Что передачи с камер всегда прекращаются, как только снимается одежда.
Но Итан сомневался, что так оно и есть.
И что какой-нибудь специалист-наблюдатель не наблюдает, как он трахает свою жену. Не изучает голую задницу Итана. Изгиб бедер Терезы, когда она обхватывает ногами его тело.
В два предыдущих раза, когда они были вместе, Итан кончал раньше Терезы. Теперь же сама мысль о камере наверху вреза́лась в его удовольствие. Он использовал свой гнев, чтобы заставить себя помедлить.
Тереза кончила с неистовством, которое напомнило Итану о том, как хороши они могли быть вместе.
Он позволил себе кончить, и они затихли, задыхаясь. Итан чувствовал, как сердце жены бешено колотится у его груди. Вечерний воздух, касаясь потной кожи, был почти холодным. Это мог бы быть идеальный момент, но все, о чем он знал, пихало его локтем под ребра. Настанет ли однажды тот миг, когда он сможет от всего отмахнуться? Просто принимать эти неожиданные мирные передышки с их поверхностной красотой, забывая про скрытый ужас? Именно так люди ухитрялись здесь жить годы и годы, не теряя при этом рассудка…
– Что ж, мы все еще не разучились это делать, – сказал Итан, и они засмеялись.
– В следующий раз снимем страховочные колеса, – отозвалась Тереза.
– Это мне по душе.
Итан перевернулся, и Тереза умостилась рядом с ним.
Он убедился, что глаза ее закрыты. Потом улыбнулся прямо в потолок и показал ему средний палец.
* * *
Итан и Тереза вместе состряпали ужин, стоя бок о бок возле стола из толстого дерева и нарезая овощи. В общинных садах было время жатвы, конец сезона, и холодильник Бёрков ломился от причитавшейся им доли свежих овощей и фруктов. В эти месяцы все в Заплутавших Соснах наверняка объедались, как никогда в году. Как только листья обжигал мороз и линия снегов начинала быстро приближаться ко дну долины, меню делало катастрофический поворот к еде, заготовленной впрок.
Они могли предвкушать шесть месяцев – с октября по март – расфасованного, обезвоженного дерьма. Тереза уже предупредила Итана, что прогулка через городской гастрономический магазин в декабре смахивает на покупки для космического полета – ничего, кроме бесконечных полок с желтоватыми пакетами с самыми возмутительными и вызывающими этикетками: «Крем-брюле», «Тост с сыром», «Филе-миньон», «Шейка омара». Она уже грозилась подать ему замороженный стейк и замороженного лобстера на рождественский обед.
Едва они закончили готовить щедрую порцию салата – лук, редис и малина под шпинатом и красным латуком, – как в переднюю дверь ворвался Бен, краснощекий, пахнущий мальчишеским по́том и улицей. Все еще пойманный в непрочном мгновении между мальчиком и мужчиной.
Тереза подошла к сыну, поцеловала его и спросила, как он провел день.
Итан повернулся к старомодному «Филипсу» – ламповому радиоприемнику, безупречно сохранившемуся с 1950‑х; Пилчер почему-то поставил такие радиоприемники в каждом жилом доме.
Поскольку существовала лишь одна станция, было легко выбрать, что именно слушать. По большей части раздавались лишь оглушительные звуки помех, но передавалась и пара ток-шоу, а между семью и восемью часами вечера всегда транслировался «Ужин с Гектором».
Гектор Гайтер в прошлой жизни был довольно известным концертным пианистом. В Соснах он давал уроки всем, кто хотел учиться, и всю неделю каждый вечер играл музыку для горожан.
Итан прибавил звук и услышал голос Гектора, присоединившегося к его семье:
– Добрый вечер, Заплутавшие Сосны. С вами Гектор Гайтер.
Сидя во главе стола, Итан положил каждому по порции салата.
– Я сижу за своим «Стейнвеем», роскошным бостонским кабинетным роялем…
Сперва – жене.
– …Сегодня вечером я буду играть «Вариации Гольдберга» – произведение для клавесина, написанное Иоганном Себастьяном Бахом…
Потом – сыну.
– …Эта пьеса состоит из арии, за которой следуют тридцать вариаций. Пожалуйста, наслаждайтесь…
Когда Итан положил салат себе и сел, из динамика раздался скрип стула музыканта.
* * *
После обеда Бёрки вынесли на крыльцо чашки с домашним мороженым.
Уселись в кресла-качалки.
Ели и слушали.
Итан слышал, как через открытые окна соседних домов доносится музыка Гектора. Она наполняла долину. Точные, лучистые ноты вскипали между склонами гор, начинавшими краснеть от розовых отблесков закатного солнца.
Итан и его семья допоздна засиделись на улице.
Уже целую вечность не существовало загрязнения атмосферы и отблесков уличной рекламы, поэтому небо стало чернильно-черным.
Звезды теперь не просто не появлялись.
Они взрывались.
Алмазы на черном бархате.
От них нельзя было отвести взгляд.
Итан взял Терезу за руку.
Бах и галактики.
Вечер становился прохладным.
Когда Гектор закончил играть, люди в домах зааплодировали. На другой стороне улицы кто-то закричал:
– Браво! Браво!
Итан посмотрел на Терезу. Глаза у нее были влажными.
– Ты в порядке? – спросил он.
Она кивнула, вытирая лицо.
– Я просто так рада, что ты дома.
* * *
Итан закончил мыть посуду и двинулся вверх по лестнице. Комната Бена находилась в дальнем конце коридора, и дверь ее была закрыта – под ней виднелась лишь бритвенно-тонкая полоска света.
Итан постучал.
– Войдите.
Бен сидел на кровати и рисовал углем на пергаментной бумаге.
Бёрк сел на застеленную стеганым одеялом кровать и спросил:
– Можно взглянуть?
Бен поднял руки.
Набросок изображал комнату – вид на нее с того места, где сидел мальчик: стена, стол, оконная рама, точки света снаружи, виднеющиеся сквозь стекло.
– Потрясающе, – сказал Итан.
– Получилось не совсем так, как я задумывал. Ночь через окно не совсем похожа на ночь.
– Уверен, все получится… Эй, сегодня я принес из кафе книгу.
Бен встрепенулся.
– Какую?
– Называется «Хоббит».
– Никогда о такой не слышал.