— Думаю, ты права. Вижу, вы тут пустили слезу, оплакивая прошлое?
— Можно сказать и так, — мрачно сказала Гудрун.
Урсула рассмеялась.
— Мы плакали не из-за того, что оно ушло, а из-за того, что оно было.
— А-а, — произнес Беркин с облегчением.
Он ненадолго присел. Урсула подумала, что его присутствие всегда вносит свет и жизнь. Она уже не ощущала грубую оболочку этого убогого дома.
— Гудрун говорит, что выйти замуж и вести дом для нее невозможно, — многозначительно сказала Урсула — оба понимали, что в подтексте подразумевался Джеральд.
Беркин помолчал.
— Ну, если знать заранее, чего не выдержишь, ты в безопасности, — сказал он.
— Золотые слова! — поддержала Гудрун.
— Почему все женщины думают, что цель их жизни — найти подходящего муженька и серенький домик на западе? Как может это быть жизненной целью? Как? — произнесла в пространство Урсула.
— Il faut avoir le respect de ses bêtises [118] , — сказал Беркин.
— Зачем иметь уважение к глупостям, прежде чем ты их натворила? — рассмеялась Урсула.
— А к des bêtise du papa? [119]
— Et de la maman? [120] — иронически прибавила Гудрун.
— Et des voisins [121] , — сказала Урсула.
Посмеявшись, они поднялись. Темнело. Вещи перенесли в машину. Гудрун заперла дверь пустого дома. Беркин включил автомобильные фары. Все были веселы; казалось, что они просто отправляются в путешествие.
— Вам не трудно остановиться в Кулсонс? Мне нужно передать ключ, — сказала Гудрун.
— Хорошо, — пообещал Беркин, и автомобиль тронулся с места.
На главной улице Беркин сделал остановку. Витрины магазинов все еще были освещены, припозднившиеся шахтеры возвращались в сумерках домой, еле различимые под гримом из серой угольной пыли. Однако не единожды повторяемый стук ботинок громко заявлял об их шествии по тротуару.
Как радовало Гудрун, что, выйдя из магазина, она забралась в машину, которая быстро унесла ее в сгущавшихся сумерках вниз по склону вместе с Урсулой и Беркином! В этот момент жизнь казалась полной приключений! Неожиданно она остро позавидовала Урсуле. Жизнь для той была такой стремительной — открытой дверью, она была так дерзка и отчаянна, словно не только этот мир, но и тот, что ушел, и тот, что придет на смену, были ей по плечу. Ах, если б ей, Гудрун, быть такой — как было бы замечательно!
Потому что всегда, кроме состояний крайнего возбуждения, она чувствовала, что ей чего-то недостает. Чувствовала неуверенность. Теперь же наконец Гудрун понимала, что сильная и страстная любовь Джеральда дарит ей наполненную жизнь. И все же, когда она сравнивала себя с Урсулой, в душе просыпалась зависть, неудовлетворенность. Сама она всегда оставалась неудовлетворенной — ничто не приносило ей полного покоя.
Чего ей теперь не хватало? Замужества — восхитительной стабильности брака. Ей хотелось этого — другое дело, смогла бы она это вынести. Она лгала. Старая идея брака и сейчас не устарела — супружество, дом. Однако эти слова заставляли ее кривиться. Ей приходили на ум Джеральд и Шортлендз — супружество и дом. Ах, оставим это! Джеральд многое значил для Гудрун, но… Может, замужество не для нее. Она одна из изгоев жизни, женщина без корней. Нет, нет… такое невозможно. Гудрун представила розовую комнату, себя в ослепительном платье и красивого мужчину во фраке — он обнимал и целовал ее у камина.
Эту картинку можно назвать «Домашний очаг». Она подошла бы для Королевской Академии.
— Поедем к нам на чай, пожалуйста, — сказала Урсула, когда они подъезжали к коттеджу Уилли-Грин.
— Большое спасибо, но мне надо вернуться к определенному часу, — отказалась Гудрун. Ей ужасно хотелось поехать с Урсулой и Беркином. С ними она чувствовала, что живет. Но врожденное упрямство помешало этому.
— Ну поедем — так будет хорошо, — упрашивала Урсула.
— Мне очень жаль, я бы с удовольствием, но правда не могу…
Она слишком поспешно вышла из машины.
— Действительно не можешь? — спросила расстроенная Урсула.
— Поверь, не могу, — раздался из темноты огорченный голос Гудрун.
— С тобой все в порядке? — крикнул Беркин.
— Отлично! Спокойной ночи! — крикнула в ответ Гудрун.
— Спокойной ночи! — ответили хором они.
— Приходи когда захочешь — всегда рады! — прибавил Беркин.
— Большое спасибо! — крикнула Гудрун. Беркина привело в замешательство одиночество, которое он уловил в необычно резком для нее, звенящем голосе. Она свернула к воротам коттеджа, и тогда они отъехали. Гудрун сразу остановилась и смотрела им вслед, пока автомобиль не растворился вдали. И все время, что она шла по дорожке к своему новому жилищу, необъяснимая тяжесть давила на сердце.
В гостиной стояли высокие напольные часы, к циферблату была прикреплена круглая румяная озорная мордашка с раскосыми глазами — когда часы тикали, мордашка моталась по циферблату — туда-сюда — и умилительно подмигивала при этом. Нелепая гладкая румяная физиономия постоянно подмигивала Гудрун. Та немного постояла, глядя на часы, но тут на нее вдруг накатило безумное отвращение, и она глухо рассмеялась. А мордашка все раскачивалась, подмигивая ей то с правой, то с левой стороны, то с правой, то с левой. Боже, как она несчастна! В разгар самого восхитительного романа в ее жизни Гудрун была несчастна! Она посмотрела на стол. Крыжовенный джем и такой же крыжовенный домашний пирог, в который кладут слишком много соды! Крыжовенный джем, однако, хорош и не так уж часто перепадает.
Весь вечер она боролась с желанием поехать к Урсуле и Беркину. Но ей удалось одержать над собой победу. Зато она отправилась туда на следующий день и была рада застать Урсулу одну. Прелестная, интимная обстановка. Они болтали с удовольствием и не могли наговориться. «Разве ты здесь не ужасно счастлива?» — спросила сестру Гудрун, ловя в зеркале отражение своих ярко горящих глаз. Она всегда завидовала, испытывая при этом некоторое чувство обиды, Урсуле и Беркину, умевшим создать вокруг себя удивительно положительную атмосферу.
— Эта комната по-настоящему прекрасна! — произнесла она вслух. — Взять хоть эти плетеные циновки — какой прелестный прохладный цвет!
Он казался ей великолепным.
— Урсула, — в голосе Гудрун звучал вопрос и наигранное равнодушие, — знаешь ли ты, что Джеральд Крич предложил нам всем уехать куда-нибудь вместе на Рождество?