Гермиона произнесла эту колкость с веселым видом, однако ее слова не произвели на Беркина особого впечатления — он просто стал держаться еще отчужденнее.
Направившись к остальным гостям, она обернулась, помахала ему платком и со смехом проговорила нараспев:
— До свидания, до свидания, малыш.
— До свидания, злобная карга, — сказал он про себя.
Гости пошли в парк. Гермионе хотелось показать дикие нарциссы, растущие на склоне холма. «Сюда, сюда», — напевно и неторопливо звучал ее голос. Всем вменялось в обязанность следовать за ней. Нарциссы были прелестные, но никто не обратил на них внимания. К этому времени Урсула кипела от возмущения, ее бесила сама атмосфера приема. Гудрун наблюдала и фиксировала все ироничным и бесстрастным взглядом.
Они видели пугливого оленя; Гермиона говорила с ним так, будто он юноша, которого она хочет обольстить. То был самец, поэтому ей надо было показать свою власть над ним. Возвращались гости через пруды, что дало Гермионе повод рассказать о ссоре двух лебедей из-за дамы. Она заливалась смехом, вспоминая, как отвергнутый влюбленный сидел на берегу, спрятав голову под крылом.
Когда они подошли к дому, Гермиона, стоя на лужайке, прокричала необычно резким и громким голосом:
— Руперт! Руперт! — Первый слог звучал высоко и протяжно, второй резко падал вниз. — Ру-у-у-перт!
Никто не отзывался. Вышла служанка.
— Где мистер Беркин, Элис? — нежным, слабым голосом спросила Гермиона. Но какая же сильная, почти бешеная воля скрывалась под этим нежным голосом!
— Думаю, в своей комнате, мадам.
— Вот как?
Гермиона неспешно поднялась по лестнице и пошла по коридору, протяжно и пронзительно выкрикивая:
— Ру-у-уперт! Ру-у-уперт! — Она остановилась у дверей его комнаты и постучала, не переставая звать: — Ру-уперт!
— Да, — отозвался он наконец.
— Что ты делаешь? — Голос ее звучал мягко и заинтересованно.
Ответа не последовало. Но дверь открыли.
— Мы вернулись, — сообщила Гермиона. — Нарциссы прекрасны.
— Да, — согласился он. — Я их видел.
Гермиона посмотрела на него долгим, плывущим, лишенным всяких эмоций взглядом.
— Видел? — повторила она с вопросительной интонацией, не сводя с Беркина глаз. Их стычка возбудила ее, придала сил, она увидела в мужчине капризного, беспомощного мальчика, который, попав в Бредэлби, полностью оказался в ее власти. Однако в глубине души Гермиона предчувствовала близость разрыва, и это подсознательно рождало в ней неудержимую ненависть.
— Чем ты занимался? — повторила Гермиона все тем же мягким и безразличным голосом. Беркин не ответил, и она почти машинально шагнула в комнату. Оказывается, он принес из будуара китайский рисунок, изображающий гуся, и копировал его умело и талантливо.
— Так ты делаешь копию? — сказала она, стоя у стола и глядя на работу. — Отлично получается! Значит, тебе нравится этот рисунок?
— Он просто великолепен, — подтвердил Беркин.
— Ты так считаешь? Приятно слышать — ведь он мне тоже нравится. Это подарок китайского посла.
— Знаю, — сказал Беркин.
— Но зачем заниматься копированием? — небрежно спросила Гермиона, растягивая слова. — Можно нарисовать и что-то свое.
— Мне хотелось глубже погрузиться в рисунок, — ответил Беркин. — Делая с него копию, о Китае поймешь больше, чем из всех книг о нем вместе взятых.
— И что же ты понял?
Гермиона сразу же встрепенулась, ей страстно хотелось вытянуть из Беркина все его тайны. Она должна их знать. Пусть это желание тирана, наваждение, но она не могла не знать того, что знал он. Некоторое время Беркин хранил молчание, ему мучительно не хотелось отвечать, но, уступая нажиму, он все же заговорил:
— Я постигаю жизненно важные для них вещи, то, что они ощущают и чувствуют, — жаркое, волнующее присутствие гуся в холодной и мутной воде, его горячую, жгучую кровь, смешивающуюся с их кровью и обжигающую ее порочным пламенем — пламенем холодного огня, тайной лотоса.
Гермиона смотрела на него. Ее взгляд из-под тяжелых, набрякших век и бледные впалые щеки, производили странное впечатление, будто она накачалась наркотиками. Тощая грудь судорожно вздымалась. Но Беркин выдержал этот взгляд все с тем же ужасающим спокойствием. Болезненно содрогнувшись, она отвернулась, почувствовав, как что-то неприятное зарождается в ее теле, словно ее сейчас вырвет. И все потому, что она не могла уразуметь смысл его слов, Беркин застиг ее врасплох и победил, применив некое хитроумное, тайное оружие.
— Да, — сказала Гермиона, сама не понимая, что говорит. — Да, — повторила она, сглатывая и пытаясь собраться с мыслями. Но ей это не удавалось, мысли путались, она чувствовала себя глупой. Даже если б она напрягла всю свою волю, это не помогло бы. Она испытывала ужас от переживаемого состояния — в ней все словно порушилось. А он стоял и смотрел, не сопереживая ей. Пошатываясь, Гермиона вышла из комнаты бледная как смерть, как человек, одержимый бесами. Она была похожа на труп, чьи связи с внешним миром оборвались. Как жесток и мстителен Беркин!
К обеду Гермиона вышла загадочная и мрачная, глаза ее пылали темным огнем. Она надела обтягивающее фигуру платье из тяжелой старинной парчи зеленоватого цвета и от этого стала казаться выше ростом. Вид у нее был зловещий. В ярко освещенной гостиной она являла собой тягостное и жутковатое зрелище, но в полумраке столовой, сидя с негнущейся спиной за столом, на котором стояли свечи с абажурчиками, она производила не столько страшное, сколько внушительное впечатление. Гермиона рассеянно следила за беседой и так же рассеянно выполняла обязанности хозяйки.
За столом собралась веселая и внешне экстравагантная компания. Все, за исключением Беркина и Джошуа Мэттесона, были в вечерних туалетах. Платье маленькой итальянской графини из оранжево-золотой ткани с черным бархатом ниспадало мягкими, свободными складками. Изумрудно-зеленый наряд Гудрун был отделан оригинальным кружевом, Урсула надела желтое платье с серебристо-стальным чехлом поверх него; мисс Брэдли использовала в одежде сочетания серого, малинового и черного; фройляйн Марц была в бледно-голубом. Внезапно Гермиону пронзило острое наслаждение от созерцания при свечах таких сочных и ярких цветов. Вокруг стоял непрекращающийся гул голосов, особенно отчетливо звучал голос Джошуа, слышались частые взрывы женского смеха и ответные реплики. Для Гермионы эти разговоры проходили как бы стороной, они создавали нечто вроде фона, вместе с пиршеством цвета, белой скатертью, тенями у потолка и пола. Она, казалось, погрузилась в блаженный экстаз, переживая минуты истинного наслаждения, и в то же время чувствовала себя не в своей тарелке, словно оказалась призраком в веселом кругу гостей. Сама она почти не участвовала в беседе, однако все слышала и понимала.
Забыв об этикете, гости дружно и непринужденно, словно были одной семьей, перешли в гостиную. Фройляйн разлила кофе, все курили сигареты или длинные трубки из белой глины, заготовленные заранее в достаточном количестве.