Урсула посмотрела на мать и отца и вдруг залилась безудержным смехом. Сестры стояли посреди дороги и хохотали — зрелище идущих впереди робких, несовременных людей — их родителей — рассмешило их до слез.
— Мы смеемся над тобой, мама, — громко сказала Урсула, пытаясь нагнать родителей.
Миссис Брэнгуэн обернулась, выражение ее лица было удивленным.
— Да ну! — сказала она. — И что во мне такого смешного, хотела бы я знать?
У матери не укладывалось в голове, что ее внешний вид может вызвать такие бурные чувства. Она была поразительно уверена в себе, ее отличали и самодостаточность и полное пренебрежение к критике. Одевалась она довольно необычно и несколько небрежно, однако никогда не испытывала по этому поводу комплексов и носила одежду с видимым удовольствием. Если платье опрятное, считала она, значит, все в порядке, — что ж, это весьма аристократическая черта.
— Ты такая величественная, прямо баронесса, — сказала Урсула. Наивное удивление матери рассмешило ее, но в смехе сквозила нежность.
— Именно баронесса! — поддержала сестру Гудрун. От этих комплиментов естественная самоуверенность матери сменилась застенчивостью, и девушки снова залились смехом.
— Шли бы вы лучше домой, дурочки, вам палец покажи — и то будете смеяться, — повысил голос отец, он уже кипел от возмущения.
— Ну, ми-и-стер, — протянула Урсула, состроив недовольную гримасу.
Глаза отца зажглись неподдельным гневом — он яростно подался вперед.
— Да не обращай ты внимания на этих великовозрастных дурочек, — урезонивала мужа миссис Брэнгуэн.
— У меня нет желания идти на праздник в сопровождении двух хихикающих нахалок, — сердито воскликнул он.
Ярость отца только подлила масла в огонь — остановившись на дороге у живой изгороди, сестры прямо покатывались от смеха.
— Я смотрю, ты не умнее своих дочерей, раз обращаешь на них внимание. — Видя, как завелся муж, миссис Брэнгуэн сама стала сердиться.
— Папа, сюда идут, — насмешливо предупредила отца Урсула. Тот быстро оглянулся и поспешил снова двинуться в путь рядом с женой. Но по его прямой и напряженной спине можно было понять, что он все еще пребывает в гневе. Ослабевшие от смеха сестры последовали за родителями.
Когда люди прошли, Брэнгуэн сказал громко и раздраженно:
— Если так будет продолжаться, я вернусь домой. Не допущу, черт подери, чтобы меня на людях выставляли дураком.
Он действительно был очень сердит. Голос его звучал так злобно, что сестры перестали смеяться, — смех сменился презрением. Выражение «на людях» вызвало у них отвращение. Почему их должно волновать, что думают другие? Однако Гудрун была настроена миролюбиво.
— Мы не хотели обидеть вас, — воскликнула она необычно доброжелательно для себя, отчего родители испытали некоторую неловкость. — Мы смеялись, потому что любим вас.
— Давай пойдем впереди, если уж они такие чувствительные, — сердито сказала Урсула. Так они дошли до открывшегося перед ними озера — ярко-голубого и очень живописного. Залитый солнцем пологий берег был сплошным лугом, противоположный обрывистый — порос густым темным лесом. От берега отчаливал пароходик, народ, толпился на нем, гремела музыка, слышался шум лопастей. Нарядная толпа, собравшаяся у эллинга, казалась издали сборищем лилипутов. С верхней дороги простолюдины смотрели на веселье внизу с завистью, словно не удостоенные рая души.
— Подумать только! — прошептала Гудрун, глядя на пестрое сборище гостей. — Сколько их! Неужели мы тоже окажемся в этой толпе?
Ужас, испытываемый Гудрун перед большим стечением народа, передался Урсуле.
— Жуткое зрелище, — сказала она с тревогой.
— Только представь, какие они вблизи, представь! — Гудрун говорила все тем же нервным шепотком, но продолжала идти вперед.
— Мы можем держаться в стороне, — занервничала Урсула.
— Если это не удастся, мы здорово влипли, — заключила Гудрун. Урсуле были невыносимы отвращение и тревога Гудрун, смешанные с иронией.
— Можем не оставаться здесь, — сказала она.
— Да я и пяти минут не вынесу, — отозвалась Гудрун. Они подошли ближе, у ворот стояли полицейские.
— Их поставили, чтобы гости не разбежались, — сказала Гудрун. — Ну и история!
— Надо бы подождать папу и маму. — Урсула не на шутку разволновалась.
— Мама с легкостью выдержит этот праздник в узком кругу, — сказала презрительно Гудрун.
На душе у Урсулы кошки скребли: она понимала, что отец злится и страдает. Сестры подождали родителей у ворот. Высокий худой мужчина в мятом костюме — их отец — нервничал и волновался, как мальчишка, боясь, как бы не сплоховать на празднике. Он не ощущал себя джентльменом, он вообще ничего не ощущал, кроме раздражения.
Урсула взяла отца под руку, они вручили билеты полицейскому и вошли, держась рядом, — все четверо: высокий, раскрасневшийся от волнения мужчина, по-мальчишески насупивший тонкие брови; спокойная женщина с моложавым лицом, не выказывающая и тени смущения, хотя ее волосы сбились на одну сторону; Гудрун — ее глаза округлились, потемнели и расширились, выражение округлого, нежного лица было бесстрастным, едва ли не угрюмым, — такое впечатление, что она готова хоть сейчас повернуть назад, несмотря на то, что продолжала идти вместе с другими; и Урсула, на лице которой застыло выражение глубокого изумления — оно возникало всякий раз, когда она оказывалась в неловкой ситуации.
Помощь подоспела в лице Беркина. Он подошел к ним, улыбаясь, держал он себя, по своему обыкновению, исключительно любезно, что ему почему-то всегда не совсем удавалось. Однако он снял шляпу и улыбался так искренне, что волнение Брэнгуэна поубавилось, и он сердечно приветствовал его:
— Здравствуйте! Вам уже лучше?
— Да, гораздо. Здравствуйте, миссис Брэнгуэн. Я знаком с Гудрун и Урсулой.
Его глаза излучали непритворное дружелюбие. Общаясь с женщинами, особенно с пожилыми, Беркин всегда был подчеркнуто внимателен и любезен.
— Мне это известно, — сказала миссис Брэнгуэн холодным тоном, однако с явным удовлетворением. — Я довольно часто слышу, как они о вас говорят.
Беркин рассмеялся. Гудрун отвернулась, чувствуя себя униженной. Люди стояли, разбившись на группки, кое-кто из женщин пил чай в тени орехового дерева, официант во фраке сновал между гостями, некоторые девушки кокетливо укрылись под зонтиками, молодые люди после гребной гонки сидели на траве, поджав по-турецки ноги, они сняли пиджаки, закатали по-мужски рукава рубашек, руки положили на колени, обтянутые белыми фланелевыми брюками, пестрые галстуки болтались у них на шеях, молодые люди весело смеялись и старались рассмешить девушек.
«Ну почему, — подумала Гудрун со злостью, — эти юнцы настолько невоспитанны, что сняли пиджаки и так бесцеремонно ведут себя?»