Из-за ужасных событий весь поселок в это воскресное утро был охвачен волнением. У шахтеров было ощущение, что трагедия произошла непосредственно с ними, они вряд ли переживали бы сильнее, если б погиб кто-то из близких им людей. Какое горе для обитателей Шортлендза, самого знатного семейства района! Одна из юных дочерей, без устали танцевавшая на палубе, никого не слушавшая упрямица, утонула в самый разгар праздника вместе с сыном доктора! В это воскресное утро шахтеры повсюду говорили только об этом несчастье. За каждым обеденным столом чувствовалось чье-то постороннее присутствие. Как будто ангел смерти витал над местностью! В самой атмосфере ощущалось нечто сверхъестественное. Мужчины были возбуждены и испуганы, у женщин были серьезные лица, некоторые из них плакали. Что до детей, то они поначалу были приятно возбуждены. Ведь в воздухе появилась напряженность, почти магическая. Щекотало ли это всем нервы? Получают ли люди удовольствие от нервного возбуждения?
Гудрун приходили в голову разные сумасбродные идеи — ей хотелось броситься утешать Джеральда, и она ломала голову, как это лучше сделать, какие ободряющие слова найти. Она была потрясена и испугана, но старалась справиться со своими чувствами, думая только о том, как вести себя с Джеральдом, как лучше сыграть свою роль. Вот что волновало ее по-настоящему: как надо вести себя.
Урсула глубоко и страстно влюбилась в Беркина, и ни на что другое ее не хватало. Все разговоры о несчастном случае оставляли ее равнодушной, но ее отрешенный вид люди принимали как свидетельство сострадания. Она старалась больше времени проводить дома, в одиночестве и мечтала о новой встрече с Беркином. Ей хотелось, чтобы он пришел к ней домой, — вот чего она хотела. Он должен был прийти. Она ждала его. Целые дни она проводила в четырех стенах, ожидая, что он постучит в дверь, то и дело поглядывала в окно. Он должен был появиться.
По мере того как дни шли, жизненные силы покидали Урсулу, а образовавшуюся пустоту заполняло мрачное отчаяние. Страсть ее, похоже, изошла кровью, ничего после себя не оставив. Урсула стала ощущать себя чем-то вроде пустого места, а это состояние хуже самой смерти.
«Если в ближайшее время ничего не произойдет, — сказала она себе в момент глубочайшего страдания, — я умру. Я подошла к концу жизненного пути».
Раздавленная, уничтоженная, она пребывала в темноте, граничившей со смертью. Ей было ясно, что всю свою жизнь она медленно приближалась к этой черте, здесь не было даже утеса, откуда она, подобно Сапфо, могла бы прыгнуть в неизвестность. Знание о неизбежности смерти было как лекарство. Она интуитивно чувствовала, что близка к смерти. Всю жизнь она к этому шла и теперь находилась у самой границы. Она узнала все, что ей предназначалось узнать, она испытала все, что ей суждено было испытать, она созрела, и теперь ей, горькому плоду, оставалось только упасть с дерева и умереть. Каждому нужно дойти в своем развитии до конца, довести сюжет до завершения. Следующий шаг выводил ее за черту — в смерть. Значит, так тому и быть! В осознании неизбежности был определенный покой.
В конце концов, тот, кто выполнил свое предназначение, с радостью принимает смерть и падает, как созревший плод. Смерть — великий итог, завершенный опыт. По сравнению с жизнью она шаг вперед. Это мы знаем еще при жизни. Зачем в таком случае думать о дальнейшем? Дальше конца все равно ничего не увидишь. Довольно и того, что смерть — великий последний опыт. Как можно задаваться вопросом, что будет дальше, когда мы его еще не пережили? Давайте сначала умрем, ведь это великое переживание, смерть, последует после всего, что мы испытали здесь, это второе великое событие после рождения. Если же будем выжидать, если упустим шанс, то станем торчать у ворот, испытывая неловкость. Ведь перед нами, как в свое время перед Сапфо [60] , — безграничное пространство. Путь ведет туда. Неужели у нас не хватит смелости продолжить путешествие, неужели у нас вырвется: «Я боюсь!» Нет, мы пойдем дальше и примем смерть, что бы она ни значила! Если известен следующий шаг, какой смысл бояться того, который последует за ним? Зачем задумываться о нем? Очередной шаг нам известен. Это шаг в смерть.
«Я умру, я скоро умру», — повторяла, словно в трансе, Урсула, она повторяла это отчетливо, спокойно и уверенно, и в этой уверенности уже не было ничего человеческого. Но казалось, где-то позади кто-то горько плачет, там таилось отчаяние. Однако стоит ли на это обращать внимание. Нужно идти туда, куда ведет тебя стойкий, несгибаемый дух, нельзя упускать шанс из-за страха. Нельзя упускать шанс, нельзя прислушиваться к мелким внутренним голосам. Если сейчас больше всего хочется ступить в неведомое пространство смерти, стоит ли отказываться от глубочайшей истины ради дешевой подделки?
«Тогда пусть все кончится», — сказала себе Урсула. Она приняла решение. Нет, она не собралась наложить на себя руки, — такого она никогда бы не сделала, это слишком отвратительно, слишком дико. Главное: она знала следующий шаг. Он приводил ее в пространство смерти. Приводил? Или шаг уже сделан?
Урсула сидела у камина, словно погруженная в сон, мысли ее путались и теряли нить. Но вот прежняя мысль вернулась. Пространство смерти! Может ли она перейти в него? Ах, да… это сон. Хватит, с нее достаточно. До сих пор она старалась держаться, сопротивлялась как могла. Теперь пришло время прекратить сопротивление и сдаться.
Почти в духовном трансе Урсула поддалась соблазну, уступила и оказалась в темноте. В этой темноте она остро чувствовала свое тело, переживала невыносимые смертные муки — единственные, которые нельзя вытерпеть, и уже начинала ощущать сопутствующую смерти тошноту.
«Неужели плоть так быстро реагирует на проблемы духа?» — спрашивала она себя. И в духовном озарении получила ответ плоть — единственное воплощение духа, любое изменение духа ведет к изменению плоти. Разве только я, собрав волю в кулак, отрешусь от всех жизненных ритмов, стану пребывать в неподвижности, порву все связи с жизнью. Однако лучше умереть, чем жить механически, проживать жизнь, которая — повторение повторений. Умереть — шагнуть в неведомое. Умереть — это радость от встречи с тем, что является бо́льшим по сравнению с тем, что уже известно тебе, по сути — просто неизвестным. Это радость. Жить же чисто механически, быть заключенной по своей воле в духовную тюрьму, жить как существо, которому недоступно познание неведомого, постыдно и недостойно. В смерти нет ничего позорного. Но ничем не заполненная, механическая жизнь позорна. Она может быть позорной, постыдной для души. А вот смерть — не постыдна. Смерть, это безграничное пространство, выше наших убогих суждений.
Завтра понедельник. Понедельник, начало новой школьной недели. Еще одна убогая и пустая неделя, заполненная механической, рутинной работой. Разве такое грандиозное приключение как смерть не интересней? Разве смерть не бесконечно более привлекательна и благородна, чем такая жизнь? Пустая, лишенная внутреннего содержания, подлинного значения. Как отвратительна она, как унизительно для души жить в наше время. Насколько благороднее и достойнее быть мертвым. Невозможно более терпеть это убогое существование, пребывать в состоянии ничтожества. Можно достичь расцвета в смерти. С нее хватит. Где найдешь сейчас проявления жизни? Цветы не распускаются на вечно работающих машинах, над рутинной деятельностью нет неба, вращательное движение не нуждается в космосе. Теперь вся жизнь — сплошная круговерть, механизированная, оторванная от природы. Искать что-то в других странах, у других народов бессмысленно: всюду одно и то же. Единственное окно — ведет в смерть. Из этого окна можно глядеть на темное безграничное небо смерти с тем же волнением, с каким глядишь в детстве из класса на улицу — это символ свободы. Теперь, расставшись с детством, знаешь, что душа — пленница в этом большом и уродливом здании жизни, откуда один только выход — смерть.