— Одно — общественное служение, другое — работа по найму, вот в чем разница. Сейчас общество, и только общество — и дворянство, и король, и аристократия. Обществу ты служишь с радостью, а быть кем-то вроде репетитора…

— Я вот никому не хочу служить…

— Думаю, Гудрун тоже.

Джеральд подумал несколько минут, а потом сказал:

— Не сомневаюсь, отец сделает все, чтобы она не чувствовала, что находится в услужении. Он проявит такт и щедрость.

— Так и надо. Всем вам следует соответственно вести себя. Неужели ты думаешь, что такую женщину как Гудрун Брэнгуэн можно нанять за деньги? Она ни в чем не уступает вам — возможно, даже превосходит.

— Вот как?

— Да, и если ты этого еще не понял, надеюсь, она не станет иметь с тобой дела.

— И все же, — сказал Джеральд, — если она мне ровня, я предпочел бы, чтоб она не была учительницей: не думаю, что обычные учителя ни в чем мне не уступают.

— Согласен, черт подери! Но разве я учитель, потому что учу? Или священник, потому что произношу проповеди?

Джеральд рассмеялся. В таких разговорах он всегда пасовал. Ему не хотелось требовать признания превосходства своего класса, однако он никогда не согласился бы исходить при оценке только из внутренних достоинств личности — такие критерии его не устраивали. Поэтому в глубине души он верил в социальную иерархию. А Беркин призывал его признать то, что люди отличаются друг от друга только личными качествами. С этим Джеральд согласиться не мог. Такой подход противоречил его сословной чести, его принципам. Он встал, чтобы уйти.

— Совсем позабыл о делах, — сказал он, улыбаясь.

— Мне следовало бы напомнить тебе раньше, — насмешливо отозвался Беркин.

— Так и знал, что ты скажешь что-нибудь вроде этого, — рассмеялся Джеральд, но смех звучал довольно натянуто.

— Да ну?

— Правда, Руперт. Не всем же быть такими, как ты — в этом случае мы скоро оказались бы в очень затруднительном положении. Когда мысли устремляются ввысь, я забываю обо всех делах.

— Но ведь сейчас у нас все в порядке, — сказал Беркин не без иронии.

— Как видишь. Во всяком случае, еды и питья достаточно…

— …чтобы радоваться жизни, — прибавил Беркин.

Джеральд подошел ближе к кровати и стоял, глядя на друга. Шея Беркина была обнажена, волосы живописно падали на разгоряченный лоб, почти закрывая глаза, — они казались особенно кроткими и спокойными на насмешливом лице. Великолепно сложенный, бурлящий энергией Джеральд стоял, не желая уходить: его удерживало присутствие другого мужчины. Ему не хватало решимости уйти.

— Ладно, — сказал Беркин. — Пока. — Он вытащил из-под одеяла руку, сияя улыбкой.

— Пока, — ответил Джеральд и крепко пожал горячую руку друга. — Я зайду снова. Мне будет недоставать тебя в доме у мельницы.

— Я появлюсь там через несколько дней, — пообещал Беркин.

Глаза мужчин снова встретились. Глаза Джеральда, зоркие, как у сокола, лучились теперь теплым светом и невысказанной любовью. Взгляд Беркина, как бы устремленный на друга из темноты, глубокий и незнакомый, был полон, тем не менее, теплом — оно окутало Джеральда, как благодатный сон.

— Тогда до свидания. Могу я что-то сделать для тебя?

— Ничего, спасибо.

Беркин следил взглядом, как мужчина в темной одежде вышел, белокурая голова скрылась за дверью. Тогда Беркин повернулся на другой бок и заснул.

Глава семнадцатая
Промышленный магнат

В жизни Урсулы и Гудрун воцарилось что-то вроде затишья. Похоже, Беркин на время покинул мысли Урсулы, перестал так много значить и почти не занимал ее воображения. У нее были ее друзья, работа, ее жизнь. Она с живым интересом вернулась к прежнему существованию — без него.

И Гудрун, пережив время, когда каждая клеточка ее тела постоянно помнила о Джеральде Криче, теперь почти равнодушно думала о нем. Она вынашивала мысль уехать из Бельдовера и начать новую жизнь. Что-то в ней сопротивлялось установлению более близких отношений с Джеральдом. Она чувствовала, что лучше и мудрее быть просто его знакомой.

У нее был план поехать в Санкт-Петербург к подруге, тоже скульптору, та жила с русским богачом, увлекавшимся ювелирным делом. Беспорядочная, основанная на чувствах жизнь русских привлекала Гудрун. В Париж она ехать не хотела. Париж был эмоционально холодный и по сути скучный город. Она предпочла бы поехать в Рим, Мюнхен, Вену, или в Санкт-Петербург, или в Москву. И в Санкт-Петербурге, и в Мюнхене у нее были друзья. Она написала им, спрашивая, можно ли там снять квартиру.

У Гудрун была некоторая сумма денег. Домой она вернулась, чтобы подкопить деньжат, и за это время уже продала несколько выставочных работ, получивших высокую оценку. Она знала, что в Лондоне ее ждет успех. Но Лондон был ей хорошо знаком — хотелось побывать еще где-нибудь. Гудрун отложила семьдесят фунтов, о которых никто не знал. Как только придут ответы от друзей, она тут же отправится в дорогу. Несмотря на то, что с виду Гудрун казалась спокойной и безмятежной, она была большой непоседой.

В один из дней сестры посетили Уилли-Грин и там купили мед. Миссис Керк, бледная, рыхлая женщина с заостренным носом, хитрая, льстивая, в повадках которой было что-то кошачье, привела девушек на свою чистенькую, уютную кухоньку. Там все было вылизано до блеска.

— Ну и как, мисс Брэнгуэн, нравится вам дома? — спросила хозяйка слегка хныкающим, вкрадчивым голосом.

Она обращалась к Гудрун, и та сразу же ее возненавидела.

— Мне все равно, где жить, — отрезала она.

— Все равно? Думаю, вам непривычно здесь после Лондона. Вы любите общество, любите находиться в центре событий. Нам же приходится довольствоваться такими местечками как Уилли-Грин или Бельдовер. А что вы думаете о нашей школе — о ней так много говорят?

— Что я о ней думаю? — Гудрун неспешно повернулась к хозяйке. — Вас интересует, считаю ли я ее хорошей?

— Да. Каково ваше мнение?

— Нет сомнений — школа хорошая.

Гудрун держалась сдержанно и холодно. Она знала, что обыватели недолюбливают школу.

— Значит, хорошая? Я слышала разные мнения. Но ваше особенно ценно — оно не со стороны. А так всякое говорят. Мистер Крич от нее в восторге. Боюсь, бедняга долго не протянет. Очень плох.

— Ему хуже? — спросила Урсула.

— Да, после гибели мисс Дайаны. Он превратился в тень. Несчастный человек, сколько горя на него свалилось.

— Что вы говорите! — с легкой иронией отозвалась Гудрун.

— Да, много горя. А ведь какой милый и обходительный джентльмен. Дети — не в него.

— Наверное, в мать? — предположила Урсула.