Теперь у Джеральда появилось дело жизни — установить на земле великую и совершенную систему, управляемую волей человека, управляемую спокойно, твердо, постоянно, как подобает божеству. И начать предстояло с шахт. Условия были известны: во-первых, сопротивление земной материи; во-вторых, потребность в орудиях труда — машинах, рабочей силе; и в-третьих, его железная воля, его разум. Не обойтись без согласованной работы множества составляющих — людей, животных, механизмов металлических, кинетических, динамических; чудесного соединения множества мелких сил в одно могучее, безупречно работающее целое. И тогда идеал будет достигнут, будет в полной мере исполнена воля высших сил и осуществлена мечта человечества; ведь разве человечество неким мистическим образом не противопоставлено неодушевленной материи, разве история человечества не является историей покорения этой материи?
Шахтеров перехитрили. В то время как они путано повторяли тезис о божественном равенстве людей, Джеральд пошел дальше и, признавая их позицию справедливой, стремился реализовать желания всего человечества. Он представлял тех же шахтеров, но уже на более высоком уровне, когда понял, что единственный способ наилучшим образом исполнить волю человечества — это создать совершенный бездушный механизм. Впрочем, от имени шахтеров он выступал довольно абстрактно: те остались далеко позади, идея материального равенства безнадежно устарела. Их потребности были преобразованы в новое и более возвышенное желание иметь совершенный механизм, способный осуществлять посредничество между человеком и материей, желание вдохнуть в этот механизм Божью волю.
Стоило Джеральду прийти в фирму, как старую систему стали сотрясать предсмертные конвульсии. Всю жизнь Джеральда мучил яростный демон разрушения, доводивший его подчас до безумия. Теперь он, словно вирус, проник в фирму, вызвав серию болезненных вспышек. Джеральд бесцеремонно совал нос во все, для него не было ничего запретного, он сокрушал все представления об этике. Он провел своеобразную ревизию старым, убеленным сединами менеджерам, седовласым служащим, выжившим из ума пенсионерам и всех поголовно выбросил из фирмы, как старый хлам. При ближайшем рассмотрении фирма выглядела как богадельня для престарелых служащих. Увольняя их, Джеральд не испытывал угрызений совести. Он оформил старым служащим соответствующие пенсии и тут же стал искать им надежную замену, а найдя, сажал новичков на место уволенных стариков.
— Я получил жалобное письмо от Летерингтона, — говорил его отец тоном, в котором одновременно слышались осуждение и мольба. — Может, дать бедняге еще немного поработать? Мне всегда казалось, что он неплохо справляется со своей работой.
— Я уже взял человека на его место, отец. Поверь, ему будет только лучше. Ты удовлетворен размером его пенсии?
— Но бедняге нужно совсем не это. Он тяжело переживает то, что его считают старым. Говорит, у него хватит сил еще на двадцать лет работы.
— Не той, что мне надо. Он просто не понимает.
Отец вздыхал. Ему не хотелось вдаваться в подробности. Он понимал, что если они хотят сохранить производство, его нужно основательно перестроить. Всем будет хуже, если придется закрыться. Поэтому он ничем не мог помочь старым верным служащим и только повторял: «Как скажет Джеральд».
Отец все больше отходил от дел. Реальная жизнь предстала перед ним в искаженном виде. Он жил в соответствии со своими принципами — их дала ему великая религия. Но, похоже, они устарели, и их нужно заменить. Этого он не мог понять — просто ушел в себя и замолчал. Прекрасные свечи веры, не освещавшие более мир, продолжали тихо и сладостно гореть в его душе.
Джеральд стремительно реформировал фирму, начав с конторы. Чтобы стали возможны те крупные изменения, которых он желал, нужно было значительно сократить расходы.
— Что это за уголь вдов? — спрашивал он.
— Его бесплатно отгружают каждые три месяца вдовам рабочих, служивших в компании.
— Теперь им придется платить. Компания не благотворительная организация, как многие думают.
Джеральд с неприязнью думал о вдовах, этих столпах сентиментальной благотворительности. Они были ему едва ли не отвратительны. Почему бы им не принести себя в жертву и не сгореть в погребальном костре вместе с покойными супругами, как поступают вдовы в Индии? [70] Или пусть за уголь платят.
Джеральд сократил расходы на чем только смог и так ловко, что этого практически не заметили. Теперь шахтеры должны были платить за перевозку угля, за пользование инструментом, за обточку, за лампы и за множество других мелочей, так что каждый рабочий еженедельно выкладывал около шиллинга. На кармане не очень отражалось, но рабочие были недовольны. Фирма же экономила на поборах сотни фунтов.
Постепенно Джеральд все прибрал к рукам. Тогда же и начались коренные преобразования. Каждый отдел усилили высококвалифицированными инженерами-специалистами. Установили мощную электроустановку, которая не только давала свет, но и обеспечивала транспортировку вагонеток в шахтах. Ко всем шахтам подвели электричество. Из Америки доставили новое оборудование, такого шахтеры еще не видели и окрестили импортные угольные комбайны с необычными приспособлениями «железными великанами». Принцип эксплуатации шахт был полностью изменен, шахтеры лишились всякого контроля над рабочим процессом, отменили должности десятников. Теперь работа велась на точной научной основе, ее контролировали образованные и квалифицированные специалисты, шахтеры же превратились в придатки к машинам. Им приходилось трудиться еще больше, гораздо интенсивнее, чем прежде, сама же работа стала механической и нудной.
Но рабочие смирились. Радость ушла из их жизни, и по мере того как существование становилось механизированным, меркла надежда. И все же они приняли новые условия и даже испытывали некоторое удовлетворение. Вначале они возненавидели Джеральда Крича, клялись, что этого так не оставят, что убьют его. Но время шло, и рабочие смирились со всем, приняв настоящее положение как своего рода расплату. Джеральд стал их верховным жрецом, он дал им новую религию. Его отца успели забыть. Мир стал другим, воцарился новый порядок — строгий, внушающий страх, бесчеловечный, однако люди считали, что так и нужно, и смирялись с его разрушительным действием. Они гордились тем, что служат гигантской и великолепной машине, и не роптали даже когда она перемалывала их. Куда они без нее? Она была выше всего, что когда-либо создавал человек, — великолепная, сверхчеловеческая. Великое это чувство — быть частью огромной, сверхчеловеческой системы, лежащей за пределами сердца и разума, где-то уже в области божественного. Сердца их потухли, но в душах поселилось удовлетворение. Все идет как надо. Благодаря этим людям Джеральд и преуспел в своих начинаниях. Он просто предугадал их желания: они мечтали о великой и совершенной системе, которая свела бы жизнь к одним лишь математическим законам. Тут тоже была своя свобода, именно та, какую они хотели. Это был первый серьезный шаг к гибели, первая стадия хаоса — замена органического принципа развития механическим, разрушение органической цели, органического единства, подчинение всех органических элементов великой механической цели. Органические узы распались, восторжествовал мертвый механический принцип — первая и последняя ступень хаоса.