— Как вы и сказали, Морин, это скорее всего какие-то фантазии.
— Да уж… После того как Алан ушел, рассудок у нее совсем помутился. Если вы сейчас идете к Кларе, Майкл, мне кажется, я должна пойти вместе с вами. Не возражаете?
— Наоборот, буду рад вашей компании, — искренне ответил Майкл.
Казалось, в маленьком доме на Форест-роуд никого нет. Если бы он пришел сюда один, то, возможно, уже отправился бы обратно, но Морин знала Клару гораздо лучше и позвала ее через прорезь в почтовом ящике. Вскоре послышался слабый голос Клары.
— В цветочном горшке с камелиями.
Она принадлежала к поколению, которое знало названия цветов. Морин вытащила ключ из-под корней камелий, и они вошли. По ее словам, на первых этажах в домах на этой улице были холлы и гостиные, но у Клары входная дверь вела в единственную большую комнату. Здесь пахло переваренной капустой и дешевым освежителем с лимонным запахом. Клара полулежала в кровати, подложив под себя подушки. Она была еще более бледной и худой, чем его отец. Майкл поцеловал ее в щеку. Она подняла свои сморщенные руки и с трудом дотянулась до его плеч. Он передал ей конфеты, которые купил по пути — точно такие же, как и те, которые подарил в последний раз и которые ей так понравились. В это время Морин наполнила водой единственную вазу, которую смогла отыскать, и поставила в нее цветы.
Майклу сразу же бросилось в глаза, что с момента его последнего визита Клара стала выглядеть еще хуже — причем не только физически. Похоже, что ее психическое состояние тоже ухудшилось. Она принялась рассказывать о своей юности перед Второй мировой войной, когда девушка из рабочей среды могла устроиться лишь куда-нибудь на фабрику или уборщицей. Она делала и то и другое. В первые годы войны она работала на заводе, выпускавшем боеприпасы, а позже, когда вышла замуж, — в качестве домработницы на Тайсхерст-хилл. Уинвуды были ее единственными работодателями на холме. До их дома было довольно далеко, по сути, ей приходилось ходить вдвое дальше, чем до Тайсхерст-хилл.
Клара уже знала о смерти Джорджа и как могла выразила Морин свое сочувствие.
— По крайней мере он был с вами все эти годы, дорогая. Я этому рада. У меня было все по-другому. Иногда я задавалась вопросом, вернется ли он ко мне, будут ли у нас дети. Надеялась. У моих сестер родилось семеро…
Потом она оставила эту тему и, как показалось Майклу, из вежливости спросила об отце. Он ответил, хотя предпочел бы поговорить о ком-нибудь другом из совместных знакомых.
— Он ведь потом женился снова, не так ли?
— Да, дважды. Со второй его женой я так и не познакомился, а третью видел лишь однажды. Ее звали Шейла, кажется.
— Нет, как-то по-другому, — вдруг оживилась Клара. — Она, кажется, была очень молода. Приходила сюда пару раз, у нее были длинные черные косички. Это случилось после того, как умерла твоя бедная матушка, а ты уехал к тете.
Клара заморгала. Видимо, воспоминания взволновали ее.
— Хотите привстать? — спросила Морин. — Я могла бы помочь вам…
Старушка ответила, что в другой раз, а сейчас она очень устала. Она, признаться, не понимала, что такое на нее нашло, но, возможно, это старость.
— Я спросила о том, женился ли твой отец, потому что он сам несколько раз говорил, что когда она станет постарше, он женится на ней. Но ее звали не Шейлой, это точно. Постарше… Но ей не довелось дожить до твоего возраста, не так ли? Возможно, я что-то сказала не к месту… В общем, больше мы с ним не общались.
— Миссис Мосс, что я могу для вас сделать? Что вам принести? Мне хотелось бы как-то помочь вам…
— Да не нужно. Мне ничего не нужно, дорогой. Когда стареешь, тебе нужно все меньше и меньше… Твой отец имел обыкновение называть меня «миссис Мопп». По имени какого-то там персонажа в комедии «Итма»… Мне никогда не нравилось это прозвище, но что я могла возразить?
Когда после визита к Кларе они с Морин зашли выпить чаю в кафе на Хай-роуд, Майкл спросил, что такое «Итма».
— Это давняя история. Как ты можешь помнить… А вот Джордж помнил. Была такая шуточная радиопередача, пародия на Адольфа Гитлера. Там играл комик по имени Томми Хэндли. Клара часто рассказывала об этом. Понятно, что ей не нравилось, когда ее называли миссис Мопп.
— Неприязнь — штука долгоиграющая, — сказал Майкл. — Она порой вытесняет добрые воспоминания. — И все же пожилая дама с собачкой надолго сохранилась в его памяти. — Дайте мне знать, пожалуйста, если с ней вдруг что-то случится. Ну, вы понимаете…
Он слегка презирал себя за эвфемизм и удивлялся, что может говорить с таким трепетом о будущей кончине бывшей уборщицы своего отца.
По пути домой в метро он думал не о Кларе Мосс, а о семье Норрис. Возможно, у Розмари действительно болезнь Альцгеймера и она теперь делится со всеми своим фантазиями о покушении на Дафни. Он ничего не знал об этой болезни и сторонился любых мыслей на подобную тему, потому что в его возрасте он вполне мог стать очередной жертвой этой болезни. Поскольку Алан и Розмари никогда не были его друзьями, ему самому казалось странным, что ему сейчас вдруг захотелось узнать, что там произошло. Если действительно что-то произошло. Это, конечно, не его дело. Хотя, если возникло сильное желание сунуть нос в чужое дело, разве это кого-нибудь останавливало? Майкл усмехнулся.
Нагрудник? Об этом, кажется, со слов той же Розмари, упомянула Морин. Это уже скорее сюжет из сериалов о Средневековье, когда мужчины отправлялись на войну, а женщины надевали «пояса верности». Имея кое-какое представление о доме Дафни, он попытался мысленно воспроизвести сцену покушения, но видел лишь двух разъяренных женщин с ножами в руках. Кстати, не редкость в наши дни, с грустью подумал Майкл.
Перейдя на другую ветку метро, он подумал, не стоит ли выйти на Сент-Джонс-Вуд и спуститься на Гамильтон-террас. Но с какой целью? Сначала возникла мысль о том, что он мог бы стать неким посредником, в котором нуждаются эти люди, чтобы просто поговорить и поделиться наболевшим. Но такая роль была ему непривычна, она как-то не соответствовала его характеру. За всю жизнь единственным человеком, который готов был довериться ему, была Вивьен. Он слушал ее, и это всегда доставляло ему удовольствие, потому что она была его женой, и он искренне ее любил.
Поезд остановился на станции «Сент-Джонс-Вуд», двери открылись и закрылись, а Майкл поехал до «Суисс-коттидж», где и вышел.
Гордясь собственным стоицизмом, Алан и Дафни делали вид, что случившееся на них никак не подействовало. Просто Розмари предприняла довольно невнятную попытку причинить Дафни боль, и не более. Это был скорее жест, чем покушение. Она, конечно, не хотела нанести ей серьезный вред…
Так им казалось в самом начале, в первые часы после отъезда Джудит и Розмари. Шок наступил сутки спустя. Дафни охватила дрожь, и она с ужасом понимала, что никак не может ее унять. Раненая рука Алана постоянно давала о себе знать, но перевязка была сделана вовремя, и вскоре боль утихла.