Да, квартира оказалась пуста. Ни Ирины, ни близняшек, ни их вещей. Ирка собрала все, от пеленок до игрушек, а также свое барахлишко. Оставалось только дивиться, как все уперла! Почему-то первым делом Аня остро пожалела, что не более чем три дня назад купила дефицитную двойную коляску, облегчив Ирине бегство. Ну да, сунула туда все вещи – и понеслась… Куда?!
Потрясенный, убитый Дима как сел на какой-то чемодан посреди комнаты свесив руки, так и сидел, а Аня стояла зажмурясь, прижавшись к косяку лбом и… нет, она не плакала, что толку плакать! – она обшаривала мыслью этот поганый городишко, пытаясь сообразить, куда могла Ирка запрятать похищенную Лидочку. Ну и эту, вторую… тихоню-засоню.
Черт, у этой поганки же не было в Комсомольске никаких знакомых! Или были? Может, подружилась с кем-нибудь в роддоме? Заранее сговорилась, что однажды нагрянет с девочками, посулила какой-то процент от суммы, что скачает с Литвиновых.
Ни одной минуты не сомневалась Аня: Ирка все это устроила, чтобы увеличить свой «гонорар». Понимала, что теперь-то, ощутив радости материнства и отцовства, Литвиновы не станут жмотиться, пойдут на все, чтобы вернуть себе девчонок!
Да, это правда… Но где искать Ирину? Или ждать, пока она соизволит дать о себе знать, пока предъявит свои разбойные требования?
Что-то стукнуло в коридоре, что-то колыхнулось.
Аня вылетела из комнаты чуть ли не со слезами на глазах.
Ирка вернулась!
Но это не Ирина, а соседка:
– Что это у вас дверь не заперта? Тут же «химиков» [3] кругом полно, и не заметите, как дочиста обшарят! – И она ахнула при виде Димы: – Ой, вы уже дома? Значит, разминулись с Ирочкой? Я ей говорю: ну куда ты с девчонками в такую стынь на вокзал, а она: нет, хочу встретить Дмитрия Ивановича, и хоть ты тресни!
– На вокзал? – мгновенно ожил Дима. – Давно вы ее видели?
– Да с полчаса, не более…
Вылетели из дому, схватили такси, через пять минут уже метались по вокзалу, обращая на себя внимание своим безумным видом. Аня вдруг начала плакать и никак не могла остановиться. Главное, ведь уже и в Хабаровск не вернешься, там вся прошлая жизнь порушена, и она, и Дима уволились, квартира, считай, продана, а в Горьком их ждут как бы с детьми, всем там уже известно, что у них две дочки… Позорище какое! Ирка, эта паршивая, лживая тварь, так бы и убила ее своими собственными руками!
Аня стиснула кулаки… которые сами собой разжались, когда Дима вдруг громко выдохнул сквозь стиснутые зубы:
– Вон она. На перроне. Киоск «Воды – мороженое». Да не туда смотришь!
Господи! Знакомая клеенчатая коляска в синюю клеточку… Знакомая раздобревшая фигура в замшевом плащике… Ирка! Точно, Ирка!
Литвиновы вылетели из вокзала, чуть не падая, понеслись, огибая здание, на перрон.
– Ирина! – еще издали закричал истерически Дима. – Ира!
«Дурак! – с незнакомой, звериной ненавистью подумала Аня. – Спугнешь! Сейчас она как чесанет – и затеряется в толпе на площади!»
Ирка, похоже, не ожидала, что ее так быстро накроют: вскинулась растерянно, заметалась туда-сюда, забыв о сумке с вещами, потом вспомнила, вернулась за ней – и потеряла время.
Дима налетел коршуном, вырвал у нее ручку коляски, откинул покрывальце с детских лиц, выкрикнул, словно на перекличке:
– Лидочка – здесь! Сонечка – здесь! – Обернулся к жене: – Аня! Они все здесь! Слава богу! – И принялся неловко вывернутой левой рукой вытирать глаза.
Аня не стала тратить время на эмоции: подскочила к ошарашенной Ирине, влепила ей одну пощечину, потом другую, а потом уже не могла остановиться, а Ирка стояла столбом, не защищаясь, и Дима не останавливал жену, то ли поглощенный созерцанием детских лиц, то ли оторопев от ее ярости, – такую Анечку он прежде не знал, такую Анечку видел впервые…
Наконец Ирка заревела, как большая красивая корова, сообразила заслониться ладонями и плача пошла куда-то прочь. Не совсем, впрочем, ушла: притулилась к киоску, дрожа располневшими плечами, на которых трещал замшевый плащик.
Аня, не обращая внимания на зевак, открыла сумку и принялась вытаскивать оттуда Иркины вещички, впопыхах перемешанные с детскими. Следовало бы, конечно, эту тварюгу оставить в чем есть, но как-то противно хранить хоть какую-то память о ней, да и зачем нести лишнюю тяжесть?
Увязала небогатое имущество в одну из девчонкиных пеленок, подошла к Ирине:
– Кончай реветь, поганка, предательница! Скажи спасибо, что мы не вызвали милицию! Держи свое барахло.
Ирина неловко прижала к себе узелок, хлопая стеклянными от слез глазами.
Аня расстегнула плащ, кофточку, залезла в лифчик, к которому пришит изнутри потайной карман – всегда, уходя из дому, она надевала этот лифчик, опасаясь коварства Ирины и судьбы! – рванула тонкую, мягкую ткань. Сунула Ирине завернутый в носовой платок тугой нагретый пакет, почему-то остро вспомнив, как Ирина показывала им фотографию своего любовника, отца будущих близняшек.
– Вот здесь две тысячи, как и договаривались. И заруби на носу! У тебя нет никаких прав на наших дочек. По всем документам мы – их родители, ясно? У меня справка из роддома, где написано: мать – Литвинова Анна Васильевна. А ты тут никто! Никто! И пошла вон. Только сунься! Только подойди! Я тебя посажу! Поняла! Ну так убирайся.
И Ирка медленно пошла вдоль рельсов.
Аня люто оглянулась на мужа. «Если он только сейчас обернется вслед этой поганке! Если только что-нибудь скажет! Если посмеет меня упрекнуть!»
Не обернулся, не сказал, не упрекнул. В полном упоении трогал мизинчиком розовые щечки спящих сестричек, лепеча:
– Дочки! Ах вы, мои доченьки!
И у Ани немного отлегло от сердца, отошла пелена с глаз. Удалось отдышаться. И даже в левом боку перестала колоться игла, которую как-то незаметно удалось туда вонзить зловредной Ирке. Огромная такая, острая игла…
– На какое число у нас билет? – спросила она мужа.
Тот поднял счастливые, влажные глаза:
– Через три дня, а что?
– А завтра есть рейс?
– Сегодня в пять. А что?