Интересно, что он теперь скажет под весом неопровержимых улик, а? Павлу Степановичу осталось только звоночка одного дождаться от давнего дружка, но то будет не раньше понедельника, и тогда...
– Что ты мелешь, батя?! Вот чего ты мелешь?! – разозлился Сашка, только злился он как-то вяло, будто сил у него совсем не было или досада какая-то душу ему разъедала. – Лялька, во-первых, никакая не деревенская, она к нам из города приехала, если что. А с Игорем она еще и при Машке путалась.
– Да ладно! – вскинулся отец. – Как же так? Я ее тут ни разу не видал.
– Он к ней ходил. Это теперь она стыд потеряла, сама к нему приходит. А тогда осторожничали.
– Да не может быть! Он ведь всю дорогу дома! Я поздно ложусь, вижу свет всегда в доме, да и звоню ему, он трубку берет! – начал кипятиться Никонов-старший, даже в сердцах двинул сына в плечо.
– Вот именно, что трубку он берет.
Сашку отцово возмущение совсем не тронуло, он рассеянно слушал, рассеянно отвечал, видимо, не только царапина на щеке саднила и губа разбитая, но и сердце ему успела расцарапать бездельница из города. Бабенко его даже пожалел. Хоть и не особенно путевым он считал парня, но тот ведь тоже чего-то достоин. Какого-то внимания, да и любви не помешало бы.
– Трубку он с собой берет, – пояснил Сашка в ответ на вопросительный взгляд Бабенко и немое изумление отца. – У него радиотелефон, чего, не знали, что ли? Он его с собой берет, я подсекал. Да чего ты глаза на меня выкатил, па?! Чего, не помнишь? Как он буровил, когда ты футбол с ним обсуждал?
– Чего буровил?! – Мишка часто-часто заморгал белесыми, редкими от возраста ресницами. – Какой футбол?! Чего-то я не пойму ничего, ты можешь объяснить, балаболка хренова?!
Снова Сашка внимания на грубость не обратил, это точно запала ему в холостяцкое сердце приезжая деваха. Как вареный, ей-богу.
– Ты-то к рюмке без конца прикладывался, мало что помнишь, – пожал он плечами, глядя теперь исключительно на участкового, хотя и говорил будто бы с отцом. – А я внимание обратил, что, когда ближе к концу матча ты Игорьку звонил пару раз, он тебе невпопад говорил.
– Какой невпопад?! Не помню! – Мишка запустил узловатые пальцы в спутанные волосы, встряхнул головой, будто призывал память к активности.
– Такой! Тут у наших ворот возня пошла, ты то за сердце, то за рюмку хвататься принялся и начал Игорьку звонить. А он чего-то такое нес не по теме.
– А чего?
– Я же не слышал, батя, – укорил его Сашка, впервые вырвавшись из полусонного состояния. – Ты просто трубку положил и проворчал, что Игорек из сортира, что ли, говорит.
– А почему? – Отец моргал все чаще, не выпуская головы из тисков пальцев.
– А потому, что звук был с треском, слышно его плохо было, и про футбол буровил невпопад. Потом еще раз ты ему позвонил минут через десять, и уже ты нарочно что-то про наше нападение сморозил.
– А он что?
– А он проглотил, как дурачок, и тоже говорит, да, да, это точно. Ты тогда матерился долго. Но после наших двух голов успокоился. И после матча начал Игорька звать на сто граммов.
– Он отказался, как я помню? – ввернул вопрос Бабенко.
– Да, только он уже дома, мне кажется, был. Потому что я у окна стоял и видал, как кто-то в его доме свет в кухне выключил, а в комнате большой включил. Наверное, он уже дома был.
– А до этого, думаешь, не был? – удовлетворенно улыбаясь, уточнил участковый.
Вот, собственно, то, зачем он тащился через всю деревню, жаря свой затылок и лопатки под взбесившимся солнцем. Не зря он сегодня себя мучил, совсем не зря. Сначала Маринка, умница такая, как ему помогла! Теперь вот еще и Сашка. В суде, конечно, никто этого лепета во внимание не примет, но...
Но сочинил про себя Володька-библиотекарь чистосердечное признание. Почему другим так не сделать? Только уже без сочинительства, а со всей прямотой?
– В доме, думаю, Игорек не был. Треск в трубке стоял, раз. И про футбол нес не пойми чего.
– А может, он просто футбол не смотрел? А... – начал было возражать Бабенко.
Но мужики его перебили в один голос вопросом, возражений на который у него не нашлось.
– А чего брехать-то тогда? Не смотрел и не смотрел, кому от этого хуже-то?
Действительно, а чего? Не смотрел и не смотрел, так и сказал бы. Мол, на лавочке возле дома сижу, воздухом дышу, Машу жду. Нет же, Хлопову зачем-то нужно было, чтобы соседи думали, что он что? Правильно, что он находится дома в тот самый момент, когда...
Когда умирала в чьих-то сильных руках Маша Углина.
Вот!!! Вот оно, то самое!!! Бабенко снова почувствовал, как трясутся коленки с руками мелко, противно, как перед прыжком с высокого трамплина. Прыгал однажды на соревнованиях, куда их от райотдела погнали, знает, что это такое.
Хлопову нужно было, чтобы соседи подтвердили его АЛИБИ!!! Оно ему было нужно! Он в нем нуждался! Почему?! Мог бы действительно Машу на скамейке ждать возле дома. Или в доме, наблюдая за матчем. Нет, сначала он в самом деле смотрел футбол, потому как отвечал правильно на вопросы соседа, делился впечатлениями, так сказать, в тему. Но вот потом!
– Как думаешь, сколько по времени его не было дома, Сашок? – Бабенко, забыв прикрывать ладонью сальное пятнышко на листе для протокола его личного не санкционированного никем допроса, начал быстро записывать.
– Ну, вот смотри... – Сашка взлохматил такую же запущенную, как у отца, шевелюру. – Сначала он базарил все нормально, потом отец ему позвонил, пошел треск. После этого отец выждал минут пять и еще раз позвонил, потом еще... Минут пятнадцать-двадцать, а может, и больше, мы же не знаем, с какого времени треск в трубке пошел, так?
Хватило бы Хлопову пятнадцати-двадцати минут, чтобы от своего дома добраться до пруда на встречу с Машей и вернуться потом обратно? Хватило бы за глаза! И еще даже время бы осталось, чтобы поссориться с ней, и потом...
Бабенко строго приказал себе не торопиться и не делать пока никаких выводов. Он должен лишь собирать улики. По крупицам, по зернышку, по песчинке. Потом предъявить все это неопровержимое и бесспорное Щеголеву, а он пускай думает, что с этим со всем делать.
Да, конечно, он совершил ошибку с этим оттиском от каблука мужского ботинка, в котором Маринка безошибочно узнала хлоповский след. Не нужно было его красть с места преступления. Теперь ведь это не предъявишь в качестве улики. Но!
Но Бабенко был уверен, что, оставь он этот след на месте, не выверни его из земли, не засуши потом и не сохрани, никто бы на него внимания не обратил бы тогда. А если и обратил бы, никак не связал с Хлоповым. А даже если и связал бы с ним, нарвавшись на чтеца чужих следов в лице местной продавщицы, то доказать также никто ничего не смог бы. Хлопов посмеялся бы над такой уликой и сказал бы, что ходит по этой тропе регулярно. И все, на этом бы все закончилось. Но теперь!