— Привет, — вяло поприветствовала его Маша и присела рядом. — Чего здесь, косячок караулишь?
Сосед фыркнул и удовлетворенно похлопал себя по оттопыренному карману джинсовой рубашки:
— Уже все на базе, белобрысая!
— Так чего же ты прохлаждаешься здесь до сих пор?"
— Предвкушение, знаешь… — Он поменял ноги местами и пуще прежнего затряс теперь уже левой. — А может… А может, я тебя здесь пасу?.. Такая мысль тебе в голову не закрадывалась?
— Нет, — твердо ответила Маша и насторожилась: что-то было не так. — А зачем я тебе, поделиться хочешь?
— Поделиться-то я хочу, только вот вопрос — чем! — Он скинул ногу на землю и приблизил свое лицо вплотную к ее. — Новости у меня. Новостями я бы с тобой поделился с радостью, только вот…
— Денег у меня нет, если ты об этом, — неучтиво перебила его Маша, отстраняясь. — Что было, пришлось отдать в залог за комнату. Осталась сущая мелочь, только чтобы не умереть с голоду. Так что, если у тебя для меня что-то есть — выкладывай, но сделать тебе это придется чисто из меценатских соображений.
Сосед по Нинкиной коммуналке заметно сник и минут пять размышлял, мурыжа заросший подбородок. Потом чему-то мрачно хмыкал, чеканя пальцами дробь по доскам скамейки. Затем все же решился и заговорил, понизив голос почти до шепота:
— Новости у меня, белобрысая, левые… Может, они для тебя и не новости вовсе, как говорят большие парни в погонах, только что-то подсказывает мне, что ты здесь совсем ни при чем, белобрысая… Слушай, а ты и вправду Сидорова Мария Ивановна?
— И что?! — Маша мгновенно вскинулась. Давно ведь уже повзрослела, даже успела пару раз замуж сходить, а вот со своей реакцией на удивление окружающих с самого детства не умела справляться. — Это и все твои новости?!
— Ладно тебе, белобрысая, обижаться-то, — миролюбиво хохотнул парень и тут же без перехода брякнул:
— Ты ведь не убивала ее, так? Я в людях совсем неплохо разбираюсь, как-никак медуху закончил, а там нам курс лекций и по психологии читали, и про старину Фрейда балакали. Кое-что я все же успел уловить.
— И ты уловил, что я не убивала.., кого? — вскипела Маша, едва сдерживаясь, чтобы не шмякнуть парня по башке чем-нибудь тяжелым. — Ты долго будешь жилы из меня тянуть? Говори немедленно!
— Нинку, — он шмыгнул носом и вдруг, очевидно, сам не сознавая, почему, отодвинулся от Маши подальше. — Нинку убили.
— Ни-и-инку?! — Впервые со дня смерти мужа Маша почувствовала, как внутри у нее все медленно отмирает. Клеточка за клеточкой, нерв за нервом, и самой ее уже вроде как и нет, а есть что-то окостеневшее, лишь отдаленно напоминающее живого человека. — Что за вздор ты несешь? Ты под дозой, что ли? Я тебя сейчас… Бред! Ты обкололся с утра, а сейчас… Черт, черт… Этого не может быть… Кому была нужна эта дура? Что она собой представляла в своих лиловых штанищах?.. Как?.. Как ее… Я хотела сказать, как ее…
— Грохнули, — догадался парень и снова пододвинулся к Маше, доверительно укладывая ей на плечо свою руку:
— Ей швырнули в ванну включенный фен, когда она купалась, и она захлебнулась водой. Бабка отпела уже весь репертуар Кобзона и спала, аки младенец. Я был под кайфом. Так что ничего слышать, а уж тем более видеть мы не могли. Обнаружилось все это только утром, и то потому, что в квартире выбило пробки и пришлось вызывать электрика. Потом вдруг бабке понадобилось умыться… Прикинь, белобрысая, месяцами из своей конуры не выползает, а тут умыться вздумала… Дверь открыла и как запоет… Что потом поднялось, елки!..
— Могу представить, — только и вымолвила Маша.
— Черта с два ты можешь себе это представить! — возмущенно завопил парень и, вскочив со скамейки, начал совершать маятниковые колебания у нее перед носом. — Они меня взяли! Конечно! Раз наркоман, значит, непременно преступник! Целый день… Я в камере целых двенадцать часов просидел, и все из-за тебя!
— Почему из-за меня?
— Потому что не хотел про тебя ничего им рассказывать! Благородством своим похвалялся, придурок, и перед кем? Перед ментами! Они меня быстро научили мое благородство засунуть в одно место, ну и я.., и я все им рассказал.
— Ты все рассказал им именно обо мне, — догадалась Маша.
— Да нет, не все… Так, отдельные детали… — Парень прекратил мельтешение и опять сел рядом с ней. — Там тоже не дураки, знаешь. У этой шавки в тачке и письма твои сыскались с обратным адресом, и адресок колонии, где вы вместе срок мотали, они мне все эти доводы совали в нос, когда я Дон Кихота пытался перед ними разыгрывать. Пришлось частично проболтаться. Но я не хотел, падлой буду! И ни черта им не сказал про слежку и про того блатного, с кем она в кафе торчала. Слышь, белобрысая, а правда ты своего мужика таким же способом замочила?
— Да пошел ты! — устало огрызнулась Маша и встала со скамейки.
— Это они мне сказали, менты, значит. Говорят, что легко вычислят тебя по почерку. Ты, мол, всех неугодных людей подобным образом на тот свет спроваживаешь. Они, короче, так думают.
— Ага, а вместе с ними кто-то еще. Кто-то очень-очень умный. Умный и опасный. — Ей вдруг стало так холодно, что отчетливой дробью застучали зубы. Маша обхватила себя обеими руками и всхлипнула. — Какая-то сволочь, дружок, вдруг ни с того ни с сего решила сжить меня со света. Что делать теперь, ума не приложу… Либо идти дальше ее путем, либо остановиться…
— Слышь, белобрысая, ты чего лопочешь-то?
Ты это, часом, не того?.. — Парень подскочил к ней и участливо пробормотал:
— Вот, елки, как получается, и помочь тебе нечем. Слышь, а может, я того, все-таки помогу тебе чем?
— Чем?! — простонала Маша, отступая назад. — Чем и как ты можешь мне помочь, если ты был под дозой, когда ее убивали? Что такого она могла узнать? Я ведь сейчас ступаю строго по ее следам, почему же меня до сих пор не убили?! Почему пытаются подставить таким вот убогим методом, оставляя в живых? Ведь я нужнее им мертвая…
Зачем меня подставлять? Если только… Если только это совсем не те люди, на которых я думаю.
— Или просто до тебя еще не добрались, или ты еще не добралась туда, откуда Нинка не вернулась, — высказал вполне дельную мысль бывший Нинкин сосед и вдруг засобирался. — Ладно, пора мне. И так уже задержался тут с тобой. А ты где вообще обретаешься-то сейчас? В гостинице или на частной?
Он даже не стал дожидаться ответа на свои вопросы, повернулся и пошел прочь прыгающей нервной походкой. Видимо, счел, что процесс предвкушения слишком подзатянулся и кое-кому пора и честь знать. Маша ни на чем не настаивала и, уж конечно, не собиралась посвящать его в свои тайны. Она просто пошла в противоположную сторону, все ускоряя и ускоряя шаг.
В какой-то момент она почувствовала вдруг, что внутри у нее уже не так пусто, страшно и холодно. Что все ее жуткие и необратимые прогнозы могут быть ошибочны и что, возможно, у нее еще остается пусть маленький, но все-таки шанс. И потому найти убийцу ее бывшей напарницы по рыбному цеху есть для нее дело первоочередной важности, а уж потом можно будет кое-кому предъявлять обвинения в меркантильности и неверности. Лишь бы только в этом вопросе этим все и ограничилось, лишь бы этим. Это все поправимо. Непоправимой бывает только смерть. Ей ли не знать об этом: смерть — это то, что нельзя откорректировать.