Света могла и не разрешить. На днях Глеб позвонил ей, чтобы выпросить сына на выходные. Та дико заржала в ответ, потом смех свой истеричный оборвала и зашипела, зашипела:
– Я не могу позволить своему ребенку встречаться с убийцей!!! Тем более с убийцей его бабушки!!!
– Я не убивал, – стараясь говорить спокойно, парировал Глеб.
– А вот этого никто не знает наверняка.
– Узнают!
– А вот как узнают, тогда и ребенка проси. А пока нет у него отца! Такого отца…
Он еще тогда сильно удивлялся, откуда в Светке такая уверенность сидит, что виновен именно он, а никто другой? Жорж ее, к примеру, а? И только вчера вечером, вернувшись из похода по соседям, понял причину.
Жорж ее Наталью Ивановну не убивал. Он мог быть в этот момент где-то далеко или, наоборот, чрезвычайно близко. У него для Светки было алиби. Вот почему она с таким истеричным напором обвиняла в смерти мамы своего мужа. Больше-то на кого она могла подумать? Уж точно не на бывшую соседку, которая по какой-то непонятной причине оказалась тем вечером у Натальи Ивановны в гостях.
Что она там делала? Зачем к ней зашла? Если ударила именно она, а больше, выходит, некому, то почему? Каков мотив ее поступка? Что так разозлило Нину Сошкину, которая на данный момент тоже мертва?
Вчера Глеб хотел получить ответы на эти вопросы или хотя бы на часть из них. Но Сошкин ему не открыл. Глеб долго жал на кнопку звонка. Не поленился даже и вышел из подъезда на улицу, чтобы на окна Генкины посмотреть. Света не было. Либо таился хитрец – а он несомненно хитрец: так долго лавировать в хитроумных вопросах господина Симакова под силу не каждому, – либо его действительно не было дома.
Глеб глянул на часы, проверил мобильный, звонков от Симакова не поступало, он не прослушал. Может, передумал ехать на пустырь за летним театром, может, эксперта не нашел, но не звонил пока. Карпов начал убирать со стола остатки завтрака.
Кристина почти ничего из приготовленного им не съела. Тосты целы, яичница тоскливо таращилась на Карпова застывшим оранжевым глазом. Единственное, что исчезло с ее тарелки, это два кусочка сыра и крохотный шарик джема. Со вздохом он отправил все в мусорное ведро, сложил посуду в раковину и начал вытирать со стола.
За этими хлопотами его и настиг звонок, но не на мобильный, а в дверь.
– Хлопочешь, – ехидно ухмыльнулся Симаков, кивнув на передник, которым Глеб подпоясался. – А дама сердца где? На работе? Это замечательно. Ничего пожрать нет?
Карпов с сожалением вспомнил выброшенную глазунью. Пускай бы ел, раз так голоден. Но специально для него он жарить не станет.
– Бутерброд будешь? – спросил он, залезая в холодильник. – С сыром или с колбасой?
– И с сыром, и с колбасой, – утробно заурчал Симаков, хозяйски располагаясь за столом, папку свою с документами туда же выложил. – Еще кофе хочу, можно растворимый. Большущую кружку, с сахаром и еще с молоком! Да, чуть не забыл! На бутерброд маслица шмякни, Глебушко!
Глеба передернуло очередное напоминание о Наталье Ивановне. Медом не корми Симакова этого, дай поиздеваться. Знает ведь, как неприятно ему, когда он его так называет, так все равно нет-нет да ввернет ненавистное имечко.
– На вот, ешь, – буркнул Карпов с неудовольствием. – Сам маслом намажешь, чай, не барин.
– Не барин, не барин, – закивал китайским болванчиком Симаков.
Схватил кусок хлеба, отхватил от масла столовой ложкой громадный шарик, приплюснул его на ломте. И тут же наложил сверху сыра, колбасы. Поболтал чайной ложкой в пол-литровой чашке для бульона, вонзил зубы в бутерброд, заныл, глаза закатывая и причмокивая, как ему вкусно.
– Чего это, с утра не позавтракал, что ли? – изумился Карпов и глянул на часы.
Время катилось к десяти утра. Рабочий день у Симакова с девяти. Что-то…
– Ты что, гад, без меня к летнему театру мотался?! – вдруг понял Глеб причину нагулянного аппетита. – Я же просил!!!
– Времени не было, Карпов, ну, не было времени, – принялся тот оправдываться и, закончив с кофе, полез за сигаретами.
– Не кури здесь! – вышел из себя Глеб, вспомнив, как вчера Симаков посыпал пеплом ковер его бывшей тещи. – Не в хлеву!!!
– Понял, – сыто поблескивая глазами, пробормотал Симаков и затрусил в прихожую, закричав оттуда: – Щас я покурю на площадке и вернусь. Новосте-еей…
Это снова нарочно сказал, смекнул Глеб. Меленькая такая месть за то, что курить ему в квартире не позволил. Майся, мол, в ожидании. Гадай, что там и как. Пока-то сигаретка закончится. А там ведь можно и еще одну начать.
Конечно, Глеб не выдержал. Накинул на плечи куртку и вышел следом за Симаковым на площадку. Тот стоял, задумчиво сверля взглядом бетонный пол под ногами, и, кажется, курить не собирался. Даже сигарет в руках не было.
– Чего же не куришь-то? – поддел его Глеб.
– А? – очнулся тот от раздумий. – Так нету сигарет-то. Закончились, пока по пустырю лазили с экспертами.
– Не один даже ездил?!
– Одному там было, Глеб, не справиться. Поле непаханое для работы. Ладно, чего тут мерзнуть, идем в квартиру, расскажу…
Симакову не хотелось признаваться Карпову, по какой причине он пренебрег его сопровождением. Причина на самом деле не очень приятно выглядела.
Одним словом, побоялся он разделить лавры с кем-то еще, если что-то удалось бы обнаружить. И насмешек побоялся на тот случай, если бы там оказалась пустышка. Потому и встал чуть свет и поехал к летнему театру в полном одиночестве, якобы позабыв, что собирался брать с собой Глеба и эксперта в помощь.
Место ему не понравилось жутко. Мало того, что пустырь и ни единой живой души вокруг не видно. Мало того, что заросли вокруг, и стоило ступить с асфальтированной дорожки, как тут же в сухой хрустящий бурьян нога попадала. Так еще воронье стаями носилось над головой. Только сядут и утихомирятся, как тут же, будто по невидимому сигналу, снимаются с голых веток и давай с мерзким карканьем над головой Симакова кружить.
Как на кладбище, подумал он еще тогда и поежился. А потом и вовсе начал оглядываться без конца. Знал ведь, что нельзя было этого делать. Что стоило раз голову назад повернуть, так она потом и станет в это положение возвращаться при каждом шорохе. Будто на резьбу ее кто накручивал, честное слово!
А шорохами это место было богато! Все какой-то хруст и треск стоял за его спиной, или это ему так казалось…
Трусил Симаков, пробираясь меж зарослей кустарника, давно облетевшего и щетинившегося в небо скелетами голых веток? Честно? Трусил! И еще как! И девушку погибшую ругал за легкомыслие.
Нет, ну надо дурой последней быть, чтобы по доброй воле сюда потащиться! Даже ради призрачного принца, даже ради возможного счастья!
Хотя представление о счастье у Симакова имелось весьма и весьма приблизительное.