— Дурак старый! — в ответ ему тоже громко всхлипнула Татьяна. — Чего же ждешь? Пока сердце разорвется от горя? Не можешь, возвращайся!
— Правда?! Правда, Тань?! Ты меня… Ты меня прощаешь?! Мне можно вернуться, Тань?!
Господи! Он ведь когда-то уже просил у нее так прощения. Когда-то, когда они были еще очень молоды и только-только собирались пожениться.
Он тогда с друзьями…
Подло, конечно, поступил. Слов нет и оправданий, подло! Удрал от нее на дачу с ровесниками, а попутно они еще и девчонок с портвейном прихватили. И кутили там с ними два дня. Кутили и предавались блуду. Это Танька потом так охарактеризовала его действия, не поверив его оправданиям. Когда стоял перед ней, весь помятый, в чужой помаде на рубашке и с чужим запахом духов.
Не поверила, но простила, потому что пообещал ей, что никогда не предаст ее больше. Никогда! А ведь предал…
— Я предал тебя снова, Тань. Снова предал! — ноги вдруг отказались его держать, и Писарев медленно осел по стенке на пол.
— Помнишь еще, не забыл? — плакала в трубку Татьяна, громко плакала, по-бабьи.
— Помню, Тань! Я все помню. Только… Бес в ребро, что ли?! Ты приезжай ко мне, Тань, а! Прямо сейчас приезжай. Худо мне что-то.
Григорий Иванович зажмурил от отчаяния глаза. Так вдруг захотелось ее увидеть прямо сейчас, прямо сию минуту. Увидеть и прижаться к ее родному теплому телу.
— Гришка!!! Слышишь меня, дурак старый! — вдруг закричала она истошно. — Ты не вздумай там умирать, слышишь??? Не смей, я приказываю!!!
— Приедешь? — по губам его скользнула еле заметная улыбка.
Все, теперь у него все будет в порядке. Татьяна его простила. И она любит его по-прежнему. И даже, может быть, приедет к нему сейчас. Хоть бы уж и приехала…
— Уже одеваюсь. — буркнула она недовольно. — Снова ты обвел меня вокруг пальца, дурак старый! Я сейчас приеду, знаешь зачем?
— Зачем?
Его не испугало ее недовольство. Сердце вдруг, перестав надсадно ныть и вытягивать из него все силы, пело, кувыркалось и подплясывало: приедет, приедет, она сейчас приедет.
— Затем, чтобы вещи твои собрать и домой забрать. Вот зачем! — огрызнулась его старая, верная и непокорная жена. — Не хочу я там в твоем мавзолее оставаться! Там от твоей жирафы еще след витает. Так что давай, складывай свои пожитки. Все пока, Гарик, жди.
— Точно приедешь, Тань?
У Писарева даже хватило сил снова встать на ноги и добрести до огромного стенного шкафа, где как в хорошей раздевалке грудились на вешалках его костюмы и рубашки.
Чудеса, да и только, вытворяет его милая Татьяна! Столько лет потерял, дурак старый. Стоило, наверное, одной ногой в пропасть свалиться, чтобы все это понять и переоценить.
Ну, ничего! Теперь-то уж точно все будет просто отлично. Все, все, включая чью-то идиотскую затею с шантажом. Он же загадал…
Утро нового дня Сима Садиков снова начал с праздного шатания по собственной квартире.
Прошло два дня с тех пор, как они с Галкой начали операцию под кодовым названием: «лавэ».
Два дня, которые они милостиво отпустили этому ухарю на размышления. Завтра вечером они снова позвонят ему и назначат день и место для передачи денег.
Сколько именно, Писарев уже знал. Ему осталось узнать, куда и когда.
Вот тут-то и начиналась настоящая загвоздка.
Галка хотела, чтобы передача денег произошла в людном месте. Чтобы человек, явившийся с сумкой, стоял под рекламным щитом на их городской площади в час пик.
Там в это время было настоящее столпотворение. Народ сновал туда-сюда, толкался локтями, наступал на ноги, дышал в затылки. Там, она считала, очень легко затеряться после того, как сумка с деньгами окажется в их руках. Хорошо загримировавшись, они себя тем самым обезопасят, и если будет преследование, легко скроются.
Садиков категорически возражал.
Чтобы белым днем, на виду у тысячной толпы творить беспредел с шантажом?..
Это чистый идиотизм, да и только! Толпа толпой, но скрыться будет очень проблематично. Кто знает, может, каждый второй на этой площади будет человеком Писарева. Переодетый в обывателя работник его службы безопасности, к примеру. Или этот старый пень вообще органы давно подключил, что тогда?! Тогда им вообще кранты! Повяжут в любом месте, в любое время…
Нет, он был за другие методы. За более цивилизованные. Он предлагал Галке открыть счет в банке в каком-нибудь крупном городе. И потребовать перевод денег на этот счет. И все! Безопасно, безболезненно и, главное, беспроблемно. При этом, правда, счет должна была открывать Галка. Потому как… Он не мог, потому что… Ну, трусил он, да, и что с того!!!
Но Галка уперлась и ни в какую. Никаких банков, никаких счетов, верещала она вчера вечером в его доме.
Кулаками об стол стучит! Головой трясет. Разлохматилась, будто ведьма какая-то. Ну, не верит она российской банковской системе, влетев со своим мужем по-крупному, чего же так орать-то! Нужно тогда придумать другой вариант. Пускай не банк, пускай что-то еще. Но только не городская площадь и не средь бела дня!
Он же потом так и будет от каждого шороха вздрагивать и к чужим шагам за своей спиной прислушиваться. Паранойей заболеет, что тогда?! У него и так первые признаки уже наметились.
Садиков, отмахнувшись от воспоминаний минувшего вечера, остановился у кухонного окна. Выглянул на улицу, отодвинув штору, и нахмурился.
Черт! Может, это и не паранойя? Снова эта машина. Дурацкая старая «Хонда» с отваливающимся бампером еще вчера показалась ему подозрительной. Он, помнится, вышел за хлебом. Да, точно! Они в который раз за день повздорили с Галкой, и он ушел из дома, чтобы не разругаться окончательно. Он ушел, а она осталась. Забралась в ванну, вспенив из вредности полфлакона его дорогой пенки. Так вот он шел себе, шел, посвистывая под нос, и вдруг взгляд уперся в этот самый раздолбанный бампер, прикрученный с двух сторон толстой алюминиевой проволокой. Это было…
Это было возле супермаркета, точно.
Сима обошел машину, нахально ткнувшуюся заляпанными фарами ему почти в колени, и, никак не выражая протеста или недовольства, направился в магазин. Там он долго бродил. Что-то клал в тележку, потом возвращал обратно на прилавки, затем снова заполнял тележку почти до верху.
Часа полтора ходил по огромному магазину. Потом расплатился, подхватил тощенький пакетик с хлебом и молоком, все остальное ведь опять рассовал по полкам. Вышел на улицу и тут снова эта машина. Нет, на этот раз она на него наезжать не стала. Стояла на прежнем месте. Удивило другое.
Чего, спрашивается, эта «Хонда» там стояла все то время, что он гулял по магазину? И с чего, стоило ему выйти, вдруг завелась?