Следом за Артуром уполз и Толян, оставив Корабейникова в полной тишине и темноте. И обидеться бы ему на ребят, да не за что. Справедливы их упреки, что поделаешь. Не то чтобы он боится, просто очень уж не хочется снова пальцем в небо.
А небо начинало уже светлеть на востоке. Слабенько пока, почти неразличимо, но плотная темень чуть дрогнула, подернувшись легким сизым налетом. Еще полчаса максимум, и им пора будет отсюда сруливать. Так ничего и не добившись.
– Андреич! Пора!!! – снова вернулся к нему Артур, не решившийся начинать штурм без высочайшего соизволения. – Дед налил в обе кружки воды, слазил в подвал и вернулся оттуда ни с чем. Еще и проговорил что-то прямо в лаз, когда выбрался. Проговорил, посмеялся и ведро одно туда скинул. Там девчонки! Точно там! Ну, что скажешь?!
– Ладно, – сдался наконец Корабейников. – Пора так пора. Только я первым иду.
Он выбрался из грядки. Попытался отряхнуться, но сделал только хуже, размазав по животу томатную пасту. Черт с ними, с помидорами. Чай не на званый ужин. Подумав, сдернул с головы шапочку. Заученными движениями распределил оставшиеся волоски по лысине и, уже не крадучись, двинулся широкими шагами к оплетенной диким виноградом веранде.
Дверь была заперта, и на стук никто не ответил. Пришлось приложиться здоровенной ступне Артурчика к добротным доскам.
Треск показался Корабейникову оглушительным, и следом за ним таким же громким почудился женский вскрик. Поэтому, не мешкая, он влетел в дом, встал перед мужчиной и женщиной, широко улыбнулся и воскликнул с деланным удивлением:– Шамарин Игнат Иосифович, сколько лет, сколько зим! Вы как тут?! И вам, Ксения, тоже здравствуйте.
Ксюша, без конца беззвучно открывающая и закрывающая рот, едва заметно кивнула и тут же поспешила расплакаться, начав причитать:
– Я тут ни при чем! Я не виновата! Это все он, он, он!!!
– Заткнись, кобыла! – устало молвил Игнат Иосифович, уронил свой тощий зад на табуретку, усмотрел за спиной Корабейникова силуэты Артурчика и Толяна и хмыкнул: – С телохранителями, молодец! А то бы я тебя одного вмиг в расход пустил.
– Ножом между лопаток, аккурат в сердце, так? – подсказал Корабейников, которого потихоньку начинало отпускать его трусливое беспокойство по поводу отсутствия фактов.
– Именно, козлина! Именно так! Чтобы не мучить долго. Меня за этот удар в зоне шилом прозвали… – не удержавшись, похвастался Шамарин, тут же кивнул ребятам и указал им на подвал. – Ну, идите, доставайте своих потаскух. Правда, воняют они, но зато живые. Ей вон жаль их стало… – Он больно ткнул Ксюше под ребра локтем. – Я бы давно в расход пустил. А она все: погоди да погоди. Может, оно и верно. Двумя грехами меньше. Плюс раскаяние, плюс чистосердечное признание. Глядишь, на пожизненное и не натяну. Так, гражданин начальник?
– Дать бы тебе в морду, старая сволочь! – неожиданно даже для самого себя выпалил Корабейников и подтолкнул Толяна. – Иди уж, спасай свою Александру…Умытый утренним дождем асфальт блестел, как бок дельфина. А мокрые кленовые листья, почти в геометрическом порядке разложенные на нем ветром, казались гигантским гербарием.
Здорово! Решила для себя Александра. Непременно нужно будет вставить это в очередном своем очерке. Прямо так и напишет про громадный гербарий, про бок дельфина и еще про…
Ну и что? И про Толика напишет, как он стоит сейчас на самой тротуарной бровке и смотрит на нее, как на самое чудесное чудо. Это ведь тоже может показаться кому-то интересным. Танюшка, заделавшись главным редактором их местной «брехаловки», приняла ее на работу со словами:
– Пиши о том, что тебе самой интересно было бы читать! Никакой статистической дребедени, побольше чувств, побольше хороших чувств, Санек! Народ до этого охоч и соскучиться уже успел в серости будней своих…
И она начала работать, и ей понравилось! И не ей одной! Знакомые звонят, хвалят с осторожностью, боясь сглазить.
Сначала она описала всю историю, которая держала в страхе их город все минувшее лето.
Правдиво рассказала о том, как сколотил вокруг себя Шамарин Игнат Иосифович преступную группировку, куда входили Ксюша, фотограф Сергей и ее прежде ненаглядный Ромочка. Как удачно складывался их бизнес, пока одна из девушек случайно не раскрыла обман. Испугавшись разоблачения, Шамарин, недолго думая, принялся устранять одну за другой причину опасности. Убивал девушек, скупал видеоархив через Ксюшу и Коломенцева, в конце концов и от фотографа задумал избавиться тоже. А как известно, одно преступление неизменно тянет за собой другое. Так получилось и у Шамарина…
Дело с убийствами закончилось, скоро будет суд, а им всем нужно просто постараться скорее позабыть этот кошмар. И думать о чем-нибудь хорошем.
Вот она и втиснет в субботнюю литературную колонку про это чудесное утро – про чистенький, отдающий глянцем асфальт, про разлапистые листья клена, издали напоминающие собой раздавленную лимонную корку. Про то, как славно идти по ним, словно по огромным застывшим солнечным бликам, неосторожно намокшим от дождя. И про то еще непременно напишет, как Толя ее ждет в конце этого тротуара. Как он тискает в руках букетик хризантем, и то и дело трогает себя за нагрудный карман кожаной куртки.
Она знала или догадывалась, что там у него крохотная велюровая коробочка с тоненьким колечком, которое он ей сегодня подарит. А он не знает, как это сделать красивее и правильнее, оттого и нервничает, и карман без конца теребит.
Неужели он и правда сомневается, что она может сказать ему «нет»? Смешной!
Да она за ним!.. Да она всю свою оставшуюся жизнь будет помнить, как вытащил он ее из того страшного подвала и, совершенно никого не стесняясь, начал обнимать, целовать грязное лицо, руки и всхлипывать, без конца повторяя:
– Живая! Господи, слава тебе, господи… Моя Шурочка живая… Маленькая моя, ты живая… Слава тебе, господи!!!
Ей бы радоваться, что все закончилось, а она не знала тогда, куда деть себя от стыда. Грязная, неумытая, со свалявшимися волосами… Катька, невзирая ни на что, даже в такой ситуации вела себя, как королева. А она вот не смогла. И плакала потом всю дорогу от неловкости своей и стыда, ну и, конечно, от радости…
Потом он ее долго отмывал в старенькой бабушкиной ванне. Менял воду, намыливал, ополаскивал и никого не подпускал к ней. Ни мать, ни отца, ни дядю Колю, прорывающихся к ней с руганью через его боевой заслон.
Но Толик разве кого испугается, разве кого пропустит! Вот когда вынес ее на руках, закутанную в халат, с тюрбаном из полотенца на голове, тогда уж позволил всем до нее дотронуться. А до этого момента, ни-ни. Он же чувствовал, как ей было неловко.
А теперь они женятся. Непременно женятся, хотя отец все еще с Толиком не разговаривает, да и мама нет-нет, да и покосится в его сторону. Отойдут со временем.
Ну не случилось в ее жизни принца, что же теперь! Не случилось смокинга на нем и запонок золотых, и розы в тонкой вазе тоже не было. Разве же это беда?