— Ты подлец!!! — выпалила я, выдохнувшись, и поплелась на кухню. — Убирайся! Не желаю тебя больше видеть никогда!
— Это последнее твое слово? — Голос его звучал глухо, но скорее всего это создавалось эффектом стенных перегородок.
— Да, последнее! Убирайся!
Рухнув без сил на стул, я уложила руки на стол, с силой сцепив пальцы, и уставилась на дверной проем. Надежда на то, что он пойдет за мной следом, извинится или попробует все это хоть как-то объяснить, все еще оставалась. Ну, не зверь же он, в самом деле! Неужели не видит, как мне тяжело и больно? Неужели не понимает, что от него требуется именно сейчас, именно в этот самый момент?!
Аракелян не понимал, потому что, выдержав минутную паузу, снова спросил:
— Даша, расскажи мне про Игоря. Что тебе об этом известно?
— Он был на моей даче в тот день. Был много позже того времени, когда взорвалась его машина. — Я все же решила рассказать ему правду, потому что терпеть дольше присутствие этого мерзавца уже не могла. — Я спряталась. Он ходил по моему дому и что-то искал в ящиках комода и шкафов, как и ты…
Мой ядовитый выпад остался без внимания. Входная дверь тоже не хлопнула, значит, все еще стоит и ждет дальнейших моих объяснений.
— Игорь хотел со мной о чем-то поговорить, звал меня по имени. Я не вышла. Стояла за вишнями и наблюдала за ним. Потом он уехал. Не помню точно, сколько было времени, но уже успело стемнеть. Когда вернулась сюда после аварии, то обнаружила свой дом перевернутым вверх дном. Кто-то из вас двоих делал у меня обыск.
— Это не я, — произнес Аракелян, правда, без былой уверенности в том, что ему поверят. — Дело твое, думай как знаешь. Мне некогда оправдываться, Даша. Времени в обрез. И я ухожу…
Сергей сказал это как-то так, что я тут же поняла: он уходит насовсем. Он больше никогда не вернется. Я больше не увижу его и не обниму. И запах его кожи, который преследует меня даже во сне, больше никогда не будет ощущаться мною наяву. И его губы… Черт, я так любила его губы!
— Сережа! — закричала я не своим голосом, проклиная себя за мерзкую бабью слабость. — Подожди!!!
— Жду, — тут же отозвался он, достаточно покорно.
— Я… Я наговорила много плохого в твой адрес… Наверное, мне нужно извиниться…
Господи, что я несу?! Дай мне сил не пройти через то унижение, которое я самой себе уготовила!
— Сережа… — снова позвала я его, еле сдерживаясь, чтобы снова не расплакаться. — Мне очень… плохо сейчас. И я, наверное, не то говорю…
— Даш, мне тоже хреново. — Его голос снова зазвучал глухо, опять, наверное, эти стены… — Тебе не нужно передо мной извиняться, потому что ты не виновата ни в чем. Скорее, наоборот. Может быть, когда-нибудь ты все поймешь и сможешь простить, но сейчас… Сейчас ты не поймешь ничего, поэтому я тебе ничего и не пытаюсь объяснить. И не говори никому, что я был у тебя. Так нужно.
— Ну, почему?! Почему, Сережа?! — Слезы текли по моему лицу без остановки. Мне нужно было бы встать и выйти к нему. Для того чтобы убедиться, что он искренен сейчас, а то и просто посмотреть на него. Но ноги не слушались. Сил просто ни на что уже не осталось.
— Да потому, что я сам почти ни черта не понимаю! — воскликнул он вдруг с непонятным чувством, то ли с горечью, то ли с недоумением. — Хочешь совет бесплатный, Дашка?
— Хочу! — почти простонала я сквозь слезы.
— Выходи замуж!
И он ушел, громко стукнув дверью, как, впрочем, делал это всегда.
— Дашенька, милая, поздравляю тебя с днем рождения! Здоровья тебе, дорогая, и счастья! — Иринка едва не прослезилась, вспомнив о моем так и не состоявшемся к этому возрасту счастье. — Ведь тебе всего-то ничего, все еще будет! И замуж выйдешь, и детишек родишь! Таких, как у нас!..
Она еще много чего говорила. Потом у нее выдернула трубку Нина, и началось все снова здорово. Я смеялась вместе с ними и всхлипывала, когда они особенно резко дергали за живое. Но в основном ощущение от их звонка осталось приятным. Не забыли, любят…
Потом позвонили с работы. Поздравляли старые друзья моих родителей. Наталья, та плакала почти навзрыд, желая мне почти того же, что и укатившие на отдых подруги.
— Чтобы у тебя никогда не случилось того, что у меня, Дашка! Никому такого не пожелаю, — закончила она свое поздравление и шумно высморкалась. — Ты меня прости, пожалуйста, но заехать сегодня никак не получится.
— Да? А что так? — Не скажу, что меня это сильно огорчило. После вчерашнего визита Аракеляна видеть мне решительно никого не хотелось.
— Маму надо срочно везти в санаторий, а он за городом километрах в ста. Так что вернусь уже ближе к ночи. Ты уж прости меня, Дашка, что так вот… — Наталья виновато умолкла. Я совсем было собралась положить трубку, когда она, спохватившись, проговорила: — А подарок я тебе купила! И ты его обязательно получишь!
Вот посыльных мне только и не хватало. Ну, да ладно, это все же лучше, чем визит Натальи. Увидит мою опухшую, зареванную физиономию — трехчасовой проповеди не избежать, это точно. Не посмотрит на то, что у меня как бы праздник.
— Его доставит тебе Саша, — произнесла она как само собой разумеющееся. — Можешь не стесняться своих синяков, он-то уж точно любит тебя любую!
Наталья попрощалась, напоследок взяв с меня слово быть умницей. Что она вкладывает в это понятие, уточнить не удосужилась, а я особо и не настаивала. Умницей так умницей. Пора бы уже: тридцать пять как-никак с утра шарахнуло. Аж с шести тридцати по московскому времени…
Что ж! Если будет Саша с подарками, это подразумевает под собой и угощение. А что есть у меня такого, чем можно его порадовать?
Я прошла на кухню, открыла холодильник и, увидев на верхней полке заветренный кусок недоеденной Аракеляном ветчины, снова разревелась.
Он не вернется ко мне больше! Не вернется никогда! Это я знала так же твердо, как и то, что сегодняшним числом много лет назад появилась на свет. Плевать он хотел на все умные изречения относительно ответственности за тех, кого приручил. А он меня ведь не только приручил, он меня присушил, как сказала бы моя бабушка, консультант по всякого рода заговорам и приворотам. Я ведь думать ни о чем другом не могла, как только о нем. Просыпалась и засыпала с мыслью о нем. Каждое его слово, каждый поворот головы были для меня каким-то завораживающим действом. А он… мерзавец… Замуж, говорит, выходи… И выйду! И черт с ним, с гадом таким! Ничего ведь не сделал, не соврав мне. Вон даже… даже ветчину не доел, а ведь собирался…
Как последняя идиотка, я держала в руках этот заветренный ветчинный огрызок и ревела над ним белугой. Вот вам и возраст, вот и созревшее самосознание с самодостаточностью вкупе! Ей, этой злодейке, все ведь возрасты покорны! И никто не говорил, что от этого кому-то с годами будет легче.