Поэтому когда она услышала о приглашении, то интуитивно отрезала:
— Нет!
— Ну почему?! Аленька, милая, я прошу тебя! Умоляю на коленях! Это вопрос жизни и смерти!
Слушать Зосю стало невыносимо. Его просящий тон, слова, смысл, который он в них вкладывал, — все это вызывало в душе чувство неловкости за него. Жалости наконец. Алька не выдержала и согласилась:
— Ну ладно, приеду…
— Спасибо!!! — едва не захлебнулся он от распиравших его чувств. — Я так тебе благодарен!!!
— Не стоит, — сурово оборвала она его. — Ни на что особенно не надейся. Никакой благодарности за принятое приглашение ты не дождешься. Ты слышишь меня?!
— Конечно, конечно. О чем разговор? Аленька, ты же знаешь мою порядочность!
— Ровно в девять вечера я подъеду. Учти — разговор только о деле и ни о чем больше! — отрезала Алька и дала отбой…
— Конечно, о деле! — ликовал Зося, укладывая дрожащей рукой трубку на рычаг. — О деле всей моей жизни, дорогая! Разве могут быть сейчас для меня дела важнее?! Господи ты боже мой! Она появится сегодня здесь! Я буду видеть ее, слышать!!!
Почувствовав легкое головокружение, Зося кинулся ничком на кровать и на мгновение прикрыл глаза.
Одно то, что он услышал ее голос, что она снизошла до разговора с ним, делало его счастливым. А уверенность, что она придет к нему сегодня в гости, разделит с ним его кров, будет дышать с ним одним воздухом, приводила его в состояние непередаваемого восторга. Сотни отрывочных видений заплясали у него перед глазами, заставляя сердце млеть от предвкушения. Пусть поломается для начала, пусть даже расцарапает ему физиономию в кровь. Он на все согласен, лишь бы ощутить в своих руках ее гибкое тело, лишь бы почувствовать хоть раз это счастье обладания любимой женщиной…
— Зосенька! — раздался скрипучий голос за дверью. — Будь добр, детка, выйди ко мне…
— Чего тебе, мать? — рявкнул он, раздосадованный тем, что плавное течение его мыслей прервано столь неосторожным вмешательством.
— Выйди! — уже повелительно повторила мать и зашаркала в сторону кухни.
В сердцах отшвырнув от себя подушку, он встал, поддернул вытянувшиеся на коленях спортивные брюки и нехотя побрел следом за ней. Когда мать позволяет себе говорить с ним таким тоном, значит, последует нотация.
Интуиция его не подвела.
Мать сидела во главе обеденного стола, бывшего когда-то дорогим и шикарным, а теперь вытертого и покоробившегося во многих местах, и сурово смотрела на него из-под седых прядей, кое-как спрятанных под косынкой.
— У тебя будут гости? — минуя вступление, сразу начала она.
— Опять подслушивала? — разозлился Зося и отшвырнул от себя табуретку. — Сколько раз тебе говорить — не твое это дело!
— Так будут или нет? — не прореагировав на его вспышку гнева, снова спросила мать.
— Да, а что? — Он вызывающе посмотрел ей прямо в глаза и добавил: — Вернее, не гости, а гостья. Причем самая красивая из тех, что твои подслеповатые глаза могли видеть за последние годы.
— Какая-нибудь очередная раскрашенная проститутка?! — фыркнула мать насмешливо и закурила.
Такого оскорбления, нанесенного объекту его вожделения, он стерпеть не мог. Зося принялся носиться по кухне, благо было где разбежаться, и орать благим матом.
И чего только не наслушалась бедная женщина! Вся ее жизнь, к слову сказать, не бесславно прожитая, была сведена на нет неблагодарным отпрыском. Он упрекал ее и в порядочности, которую называл чистоплюйством, и в отсутствии меркантильности, обозначенную им как плебейство. Он договорился даже до того, что упрекнул ее в долгожительстве.
— По-твоему, я немного задержалась на этом свете?! — оскорбилась до глубины души пожилая женщина.
— Именно! — брызгал слюной Зося. — И совсем не немного! И хочу тебя предупредить… Сегодня у меня будет гостья, о встрече с которой я мечтал все последнее время! И не дай бог тебе попасться ей на глаза в твоем драном халате и стоптанных тапочках! Все!!!
Он выскочил из кухни, громко хлопнув дверью, и вскоре мать услышала, как он двигает мебель в своей комнате.
Она докурила сигарету, притушила окурок в хрустальной пепельнице. И не стала горевать по поводу сыновних откровений, а тут же постаралась убедить себя, что это скорее всего ее вина. Пробелы в воспитании сына возникли из-за их с отцом вечной занятости. И пока тот воодушевлял народ идеями, а она разбиралась с проблемами подопечных детей, своего собственного отпрыска они упустили…
Она встала и направилась к нему в комнату. Зося к тому времени затих и, когда мать вошла, виновато блеснул на нее глазами из-под густых бровей.
— Я ведь просто хотела помочь тебе с приготовлением ужина, — тихо пробормотала мать, поняв, что чадо все же раскаивается. — К тому же тебе надо привести себя в порядок… если та женщина для тебя так много значит.
— Хорошо, — он по-детски шмыгнул носом и, подумав, сказал: — Извини, мать, я не хотел…
Мать взъерошила его давно не мытые волосы и осторожно привлекла голову сына к своей груди.
— Ты единственное, что держит меня в этой жизни, — произнесла она почти виновато и тут же с плохо скрываемым любопытством спросила: — А у тебя есть ее фотография?
В другое бы время Зося ответил отрицательно. Но чувство вины за грубость, которой он наградил свою мать, возымело все же свое действие. Он встал с кровати, шагнул к противоположной стене и, оторвав со стены календарь со смешными мартышками, представил ее вниманию большой портрет молодой красивой женщины в вечернем платье.
— Это она! — благоговейно произнес он. — Моя Аленька!
— Она, кажется, была у нас однажды? — Подслеповато щурясь, мать подошла поближе и принялась внимательно разглядывать фотографию. — Откуда это у тебя?
Комкая в руках календарь, он вдруг разоткровенничался и выложил ей, как выкрал этот портрет со стенда с новогодними поздравлениями, где каждый сотрудник фирмы был заснят в полный рост.
— Она очень красива, — задумчиво пробормотала мать. — И в ней что-то таится такое… Не могу подобрать нужных слов…
— Она прекрасна!
— Нет, я не о том… Ну да ладно, пора подумать об ужине. А за меня не беспокойся, я уйду к соседке.
Остаток дня они посвятили наведению хотя бы видимого порядка и приготовлению ужина. Мать припомнила парочку своих фирменных рецептов, достала сохранившиеся с лучших времен столовые принадлежности и уже к восьми часам убралась из квартиры.
Зося принял душ, вылил на себя полфлакона французского одеколона, который терпеть не мог, но, по совету покойной Ирины, он скрепя сердце в нужных местах все же им пользовался. Надел свой лучший костюм и с половины девятого вечера застыл у кухонного окна, из которого просматривалась вся территория двора.