— Давыдов, ты уж прости меня, ладно? — Ирина подошла к нему почти вплотную и жалобно, так, что у него снова перехватило дыхание и зашлось сердце в нервном ритме, сказала: — Я такая свинья… Я никогда не считалась с твоими чувствами, чего уж греха таить. Мне всегда было важно, что чувствую я. Сейчас вот со своим трауром ношусь и с жаждой мести как с писаной торбой. Использую тебя напропалую, скотство просто какое-то. А тебе… Тебе, наверное, больно, да? Дим, тебе больно сейчас?
Ну, все! Он не железный! Сколько же можно-то?!
— Ариша! Мне не больно, нет. — Голос все же изменил ему, дрогнув непозволительно и так не по-мужски. — Мне очень хорошо сейчас. Может быть, это грешно, но так счастлив я не был уже давно.
Он вытянул руку и, ухватив в горсть прядь волос на ее затылке, притянул Ирину к себе. Она покорно прижалась и даже не сделала попытки упереться ему в грудь руками. Не обняла, нет, но и не сопротивлялась. Давыдов с силой прижимал ее к себе, наверное, даже делая ей больно. Ее тело… Оно было таким родным, таким знакомым, оно всегда сводило его с ума! Даже когда он иногда подзабывал Иркин голос, смех, он всегда помнил ее тело. Каждую родинку, каждую линию и даже милую оспочку от ветрянки под правой лопаткой. Почему-то она как раз и запомнилась особенно остро…
— Давыдов, ты сломаешь мне ребра, — сдавленно пробормотала Ирина, все так же не делая попытки отстраниться. — Дим, я не хочу торопиться, понимаешь?
— Понимаю, — глухо пробубнил он ей в ключицу, нежно косаясь губами ее кожи. — Все понимаю. Я не должен, мы не должны, и все такое… Торопиться не должны, должны соблюсти приличия, должны снова привыкнуть друг к другу. Только, Ариша, милая, я ведь так и не сумел от тебя отвыкнуть! Всю тебя помню как вчера!
— Так уж и всю? — Ирине стыдно было признаться самой себе, насколько приятными показались ей его слова.
— Ага, всю. И оспинку под правой лопаткой, и родинку под коленкой, и даже дурацкий кривой ноготь на среднем пальце левой ноги. — Давыдов чуть отодвинулся, так и не выпустив ее из рук. — Не догадываешься почему?
— Догадываюсь. — Ирина провела ладонью по его лицу ото лба к подбородку, четко обводя контур, как всегда делала это в их прошлой жизни. — Это у тебя, Давыдов, чисто профессиональное. Ты же мент. Как же тебе было забыть то, что постоянно маячило у тебя перед глазами? Кстати, ноготь у меня вполне даже ничего. На свои когти нужно чаще обращать внимание!
— Ну, вот взяла и, как поручик Ржевский, все сразу опошлила, — притворно обиделся Давыдов, но неожиданно обрадовался тому, что все так вышло.
Не говоря больше друг другу ни слова, они вышли на улицу и тут же потрясенно замерли на пороге дома.
Те люди, какую бы веру они ни исповедовали, знали, что делали, выбирая себе для устройства общины здешние места.
Большой пруд, берега которого обросли лозинками, делил деревню на два берега. Берега утопали в зелени, умело скрашивающей даже убогость строений. Дело шло к вечеру, и в воздухе наметился тот непередаваемый перелом, который всегда предшествует наступлению темноты. Ветер стих, четко обозначив каждый мимолетный звук. Где-то захныкал ребенок, пару раз тявкнула собака. Потом все стихло, и через минуту потянуло дымком.
— Неподражаемо! — прошептала Ирина и посмотрела на Давыдова. — Скажи, Дим?
— Да, чудно, Ариша. Сейчас бы с удочками на берег, а потом посидеть вон под той лозинкой и понаблюдать за тем, как ты у котелка с ухой хлопочешь. Мечта…
Ирина сошла со ступенек в траву, которая плотной стеной подступала к нижнему порогу, и, плавно скользя кончиками пальцев по верхушкам высоких стеблей, пошла к пруду. Она знала, что Давыдов последует за ней. Чуть отстав на шаг, Димка будет идти позади и смотреть на нее такими глазами, отчего ей мгновенно станет жарко и неуютно…
Не сейчас… Может быть, когда-нибудь, но не сейчас.
Она остановилась у самой кромки воды, присела на корточки и уставилась на свое отражение. Зеркальная гладь тут же отразила второй силуэт, выросший за ее спиной.
— Искупаться, что ли? — Давыдов почесал в затылке и тут же потянул с себя рубашку. — Ты как, Ариша?
— Я пас, Дим. А ты выкупайся.
Она не без любопытства наблюдала за тем, как он раздевается.
Давыдов изменился. Сильно изменился. Юношеский жирок, который она помнила, исчез. То ли виной тому была жизнь собачья, то ли тренажеры, но Давыдов показался ей сотканным из сплошных мышц. Сворачивая брюки и укладывая их на траву, он повернулся к ней спиной, и Ирина, непроизвольно ахнув, увидела рваный рубец, идущий через весь левый бок и исчезающий под резинкой трусов.
— Что это?! — Она поднялась и, уже не задумываясь над тем, что сейчас удобно, а чего бы следовало избежать, провела пальцами по его шраму. — Димка, это что?
Его кожа тут же покрылась мурашками, а плечи начали судорожно вздыматься. Он так и не повернулся, стоял к ней спиной, обомлев от прикосновения ее пальцев к своей голой коже.
— Бандитская пуля, — пробормотал он коротко, когда она повторила вопрос, и, так и не повернувшись к ней, быстро побежал в воду.
Ирина села в траву, подтянула ноги к подбородку и, наблюдая за тем, как плещется в воде Давыдов, задумалась.
Странно все как повернулось. Жили они с Полиной размеренной и устроенной жизнью: что-то планировали, о чем-то мечтали, чего-то достигали — и вдруг все разом рухнуло.
А может, не вдруг? Почему это всегда принято считать, что все плохое с нами случается как бы вдруг? Так ведь не может быть по логике вещей! Не может и не бывает, и любому «вдруг» есть объяснение и существуют предпосылки. Просто, ослепленные счастьем либо удачей, люди до поры этого не видят. А если и видят, то дают всему происходящему совершенно другое объяснение: пытаются простить чью-то грубость, черствое отношение к себе оправдывают отсутствием излишней эмоциональности, в раздражении видят усталость.
Полина вот, например, частенько поговаривала о том, что когда ее Женечка устает, то она ходит по дому на цыпочках и старается не попадаться ему на глаза. А должно-то быть как раз наоборот! Давыдов, помнится, когда выматывался, всегда клал голову ей на колени и просил помассировать виски или просто лежал и смотрел на нее, ничего на говорил, смотрел и чуть улыбался. А почему не говорил-то?! Ведь надо было говорить, надо! И тогда не возникло бы у нее с Димой того душевного вакуума, который она мгновенно осознала, встретив Антона. О, как тот умел говорить!
— Уговорил-таки, черт красноречивый! — смеялась тогда Полинка, провожая Иру с Антоном на курорт.
Именно уговорил. Убедил Ирину в том, что все, что она делает, это не есть подлость, это все правильно. Давыдов и она — это совершеннейший мезальянс, это видно невооруженным глазом. Им же даже поговорить друг с другом не о чем, и все такое… А она тогда и не задумалась над тем, что много говорить им с Давыдовым нужды-то не было. Все было понятно без лишних слов. И убеждать им друг друга в чем-то необходимости тоже не было. Он и ушел от Иры, не потребовав никаких объяснений. Ушел, сразу все поняв по ее сияющим глазам.