Какая любовь?! Что за любовь?! Помилуйте, господа! О какой любви речь, когда давно за тридцатник и через твою постель строевым шагом промаршировали сотни полторы женщин. И красивых, и не очень. И молодых, и чуть постарше. И тех, о которых иногда помнил, и тех, о которых забывал через пять минут после расставания. Какая может быть любовь к одной-единственной, когда их много вокруг, только протяни руку и щелкни призывно пальцами? Какая любовь, да еще к одной-единственной?..
Кирилл снова невесело усмехнулся.
Понять Степану, что все дело как раз в том, что она — одна-единственная и другой такой быть не может, будет очень сложно. Очень! Он вот — Кирилл — понимал, еще как понимал, не встретил еще просто такой. Искал долго и безуспешно, но всегда знал, что такая женщина где-то существует. Степан же об этом даже и не подозревал никогда. А когда прозрел, то растерялся и.., сразу сбежал.
После завтрака они разошлись по разным углам и до самого обеда ни разу не пересеклись.
Ей было очень тяжело видеться с ним. Кирилл был очень умным и все про нее понимал. Она видела, что понимал. И это было невыносимо.
Ему тоже было очень тяжело рядом с ней. Он был очень умным и все про нее понимал. И чем больше понимал, тем невыносимее ему становилось. В голову лезли и лезли неприятные мысли. А вдруг Таня и есть та самая женщина, что была уготована ему судьбой? Та самая одна-единственная, о существовании которой он всегда знал, только до сих пор не встретил?! И тут вдруг — его друг?!
Что же предпринять, если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а.., соперник?!
Думать так о Степке не хотелось совершенно, не думать не получалось.
Женщина, которая ему нравилась. Которую он жаждал и которая была совсем рядом, не принадлежала ему. Нет, не правильно, она не могла принадлежать ему.
Было обидно и даже немного больно.
Кирилл подходил к окну и с жадностью наблюдал за ней.
Татьяна бродила по саду, не глядя по сторонам. То и дело бездумно поправляла волосы, выдергивая их из капюшона спортивной куртки, совершенно не подозревая, как его заводит это ее невинное движение. Поддевала потом невидимый ему камешек на дорожке и катила его в траву носком кроссовки. Улыбалась чему-то, хмурилась, поправляла и отряхивала брюки. Просто смотрела в никуда. И это ему нравилось тоже. А уж когда села на качели и, откинувшись на спинку, подставила лицо солнцу, Кирилл как ошпаренный отскочил от окна.
Нельзя было заходить в своих мыслях так далеко. Иначе он за себя не ручается. Иначе наплюет на все и… Кирилл зажмурился и зажал уши, внезапно услышав ее стон так явственно, будто он действительно звучал сейчас в его спальне.
Он маялся, шляясь по комнатам до самого обеда. Потом, откликнувшись на ее зов, нехотя побрел в кухню. Она что-то такое приготовила на скорую руку. Бульон с гренками. Что-то жарила, кажется, он даже вкуса не почувствовал, проглотив все моментально и поспешив уйти из-за стола.
С этой женщиной действительно что-то было не так. Рядом с ней было невыносимо, невозможно спокойно думать, дышать и думать. Непременно требовалось ее трогать, целовать и стаскивать с нее все то барахло, в которое она пеленала день за днем свое великолепное тело.
Мысль сбежать от Татьяны пришла к нему где-то спустя полчаса после того, как он закончил с обедом. Пришла совсем неожиданно вместе с нахлынувшим желанием. Он вернулся тогда на кухню подогреть чайник и споткнулся прямо у двери.
Татьяна только что убрала со стола и мыла теперь посуду. Незатейливое занятие, так ведь? Да, если женщина, что гремит тарелками, тебе не нравится и если на ней резиновые перчатки, безобразный промокший фартук и резиновые сапоги до колен. На Татьяне не было фартука и перчаток, и сапог тоже, разумеется, не было. Сняв спортивную куртку, она осталась в тонкой маечке на тонких бретельках, удивительно прозрачной и совершенно неприлично выставляющей ее грудь на обозрение. Волосы Татьяна подобрала в высокий хвост. Нет нужды говорить, как трогательно смотрелась, ее шея и открытые плечи. Трогательно, беззащитно и до одури эротично. Кирилл едва не застонал и еле удержался от того, чтобы не подойти и не обхватить ее и не заставить целовать его так же, как ему хотелось целовать ее.
Вместо этого он резко ринулся в обратном направлении. И спустя десять минут уже возился с замком зажигания. Тот не барахлил, нет. Это с руками у него что-то вдруг случилось. Ключ ерзал, как намыленный, не желая попадать туда, куда положено.
Тут Татьяна снова появилась в поле зрения. Удивленно вскинув бровки, она вдруг быстро подошла к машине и застучала по ее стеклу.
— Что вы, Танечка? — Смотреть на ее маечку и на то, что под ней, было нельзя, не смотреть было невозможно.
— Вы уезжаете?
— Да, да! Я же говорил, что мне нужно в город. Вы не волнуйтесь. Все будет хорошо. Я скоро вернусь. И возможно, вместе со Степаном.
Не возможно, а со Степаном непременно! Это его самосознание возмутилось, не он. Ему-то хотелось совсем другого, но…
Нет, пускай уж лучше Степка приезжает вместе с ним и сам разбирается со своей женщиной, как пожелает. Ему-то подобное испытание зачем? Он его может и не выдержать.
Кирилл выехал за ворота быстро, не успев даже запереть гараж. Зачем, если они с другом вернутся к вечеру? Быстро глянул в зеркало на въездные ворота. Хотел выйти и запахнуть хотя бы их, но потом передумал. Все закроется по возвращении. Некому здесь лезть на чужую территорию. Некому и незачем. И он помчал. Помчал с такой скоростью, с которой никогда прежде по дачной дороге не ездил. Делал скидку на понедельник. Многие уехали до следующих выходных, детей" отправили по школам, возмущаться его превышением некому.
Кирилл не видел и не мог видеть, и уж тем более слышать, как в соседнем с его домом проулке тихо заурчал мотор светло-бежевой «четверки». Он ехал в город. Вернее, он туда трусливо бежал, решив, что это решит многие проблемы. Его проблемы уж точно.
Разве мог он предполагать обратное?!
«Жигули» между тем тихо выкатили из-под прикрытия соседского забора и медленно покатили по той же самой дороге, по которой только что промчал «Фольксваген» Кирилла. Только поехали «Жигули» в обратном от города направлении.
Возле распахнутых дачных ворот машина чуть притормозила, но останавливаться не стала. Мотор заглох лишь метрах в десяти от дачи. В том месте густо росла сирень. Листва успела почернеть и скукожиться, будто старый пергамент, от утренних туманов, но все еще не спешила опадать на утоптанную землю и укрытием могла служить превосходным. Именно в гущу этих зарослей и въехала «четверка». Въехала и замерла. Еще через минуту тихо хлопнула водительская дверца, и снова воцарилась тишина, обычная для конца сентября в поселке.
Татьяне тишина казалась необычной и где-то даже зловещей. Только что все вокруг было насыщено звуками. Хлопала чья-то форточка. Через два дома от них кто-то кого-то звал обедать. Громким лаем заходилась собака. Ревел мотор машины, на которой от нее удирал Кирилл. Она поняла все, не ребенок же. Чуть скрипнули ему вслед ворота. Снова звук работающего мотора. И все. И тут же, как по волшебству, стало тихо. Тихо до звона в ушах. Ей даже стало казаться, что она слышит, как на высокой ноте стонет тонкая паутина, распятая, как на пяльцах, на корявых ветвях облетевшего диковинного кустарника. И даже взмах крыльев бабочки, сбитой с толку ошалевшим не ко времени солнцем, она вроде бы услышала.