Валентин Николаевич вздохнул и, дабы отвлечься от невеселых мыслей, пару минут поглазел на ассортимент спиртного, выставленного в витрине ларька. От изобилия «чекушечек» даже не по-октябрьски холодный ветер показался следователю довольно приятным.
Ему сразу же захотелось прекратить прогулку по стылому скверу. Все равно мыслей толковых в голову не приходит. Сейчас бы выпить сто граммов, да под соленый огурчик, а потом колбаски!
Но – до официального окончания рабочего дня еще больше четырех часов.
«Я не алкоголик, – подумал Валентин Николаевич, с трудом отводя глаза от заманчивых прозрачных „чекушечек“. – Хочу – пью, хочу – не пью. Сейчас вернусь в прокуратуру, позвоню операм, а вдруг чего-то нарыли. Дело на контроле у начальства, придется поднапрячься».
Умиротворенному дивным зрелищем бутылок организму следователя такой ход мыслей хозяина явно не понравился. В голове боль выбила мучительную барабанную дробь, и холод затек под довольно теплый синий форменный костюм.
Дрожащими руками Гаврилов попытался застегнуть старенькую кожаную куртку, но строптивая молния расползалась. Тогда он просто защелкнул пару кнопок на коричневой одежонке и, проклиная шефа, журналистов и вообще все на свете, направился к прокуратуре.
В коридоре на скамеечке возле служебного кабинета с табличкой «Следователь Гаврилов Валентин Николаевич» дремала старушка в черной плюшевой шубке, с пуховым платком на голове.
«Знаем мы этих бабулек, – с опаской подумал следователь, разыскивая по карманам ключи. – Сначала в УВД по месту жительства всех достанут. А потом и в прокуратуру заявятся».
От легкого щелчка замка старушка встрепенулась, бодренько подскочила на ноги и радостно залепетала:
– Валентин Николаевич? А я вас дожидаюсь!
– Что случилось, гражданка? – мрачно осведомился Гаврилов. – Если вы с жалобой на соседей, то мы такими вопросами не занимаемся.
– Ой, вы знаете, соседи у меня замечательные, ни единого словечка про них плохого сказать не могу. А пришла я… – Старушка достала из кармана пакет, зашуршала оберткой.
В потрепанном конверте был целлофановый пакет из-под молока, потом показалась хрустящая серебристая фольга.
Когда старушка протянула маленький клочок бумаги, Гаврилов уже успел сгрызть один ноготь и принялся за следующий.
Вырезка, похоже из газеты, содержала всего пару строк.
«Собираю любую информацию о романе Достоевского „Атеизм“. Конфиденциально, дорого».
И номер телефона.
– Ну что, сгодится, милок? – поправляя платок, поинтересовалась старушка. – Вот и я решила, что сгодится. Как прочитала в газетах, что журналиста убили, и про роман «Атеизм», меня как током ударило. Вспомнила я про это объявление. Но времени-то много прошло, уже боялась, и не разыщу. Ан нет, сыскалось. Дед мой ничего никогда не выбрасывает, чистый Плюшкин, ей-богу. В сентябре это объявление напечатали, в газете «Куплю – продам»…
* * *
...
Из Живого Журнала Helen
Тема: право имею
Настроение: depressed
Музыка: Apocalyptica, «Struggle» [51]
Доступ: только мне (личное)
– Элен, верь мне, пожалуйста! Я не убивал Артура. Меня выпустили только благодаря Галке, конечно. Но мне сейчас не это важно. Я с ума сходил, когда представлял, что ты считаешь меня убийцей. Я говорю правду! Это какая-то жуткая подстава…
Я молча слушаю звонкий голос Кирилла. Надо сказать, чтобы он прекратил оправдываться. But i’m totally exhausted. [52] У меня нет сил, хотя я больше ни капельки не напрягаюсь в универе. Мы не ездим с Виктором в клуб. Витя возвращается домой очень поздно. Притворяюсь, что сплю, он равнодушно чмокает меня в щеку. И ворочается, ворочается с боку на бок.
Мы ведем себя как замшелые пни с большим супружеским стажем. It is seemed to be peace. [53] Во мне звенят, вибрируют, хотят вырываться наружу диким безумным криком страх и отчаяние. Game is over. My husband stinks of death. [54]
– Элен, ты слышишь меня? Ты мне веришь?
– Да, Кирилл.
Я верю моему мальчику. Это не ему принадлежит исчерканный пометками томик «Преступления и наказания». «Я просто убил: для себя убил…» «Вошь я, как все, или человек?» «Тварь ли я дрожащая или право имею…» Я читаю подчеркнутые Виктором строки, и мне кажется: надо спросить. Просто спросить, что все это значит. А не мучиться подозрениями. Но не успеваю.
Водитель мужа, забирающий меня из универа, недоуменно бормочет:
– А сегодня возил Виктора Васильевича на книжную ярмарку. А после – в музей Достоевского. Культурный человек наш начальник.
И все окончательно запутывается. Муж делает вид, что ходит на работу. Я притворяюсь, что отправляюсь на лекции. Он что-то опять затевает. Но мне остается лишь угадывать, что именно. Пыталась посоветоваться с Вронской, но испугалась – она слишком проницательна. Подъехала в музей. Витю там вспомнили, его интересовал роман «Атеизм». Что ему было нужно на книжной ярмарке, я так и не узнала. Хотя моего мужа там видели несколько раз.
– Он покупал книги: романы Достоевского, мемуары современников, современные исследования про творчество, – уверял меня сегодня смешной парень с дрэдами.
Общение с ним меня успокоило. LOL, прикольный пацан! Такой разводить не станет.
А потом вернулся Виктор и, потрепав меня по щеке, бросился в ванную. Через неплотно закрытую дверь я видела, как он пытается… он пытается отстирать кровь с рукава белой рубашки. Когда на ткани остались едва заметные бурые пятна, он затолкал рубашку в стиральную машину, снял брюки, забрался под душ…
– Я люблю тебя. И всегда буду любить. Просто хочу, чтобы ты об этом знала, – твердит Кирилл. – Люблю тебя, только о тебе думаю.
Неожиданно с моих губ срывается:
– Я тоже тебя люблю.
Да, уже можно позволить себе его любить. Хотя за стенкой накачивается виски Виктор.
Моя борьба закончена. Я больше не хочу и не буду жить в этом страхе. Я пойду в милицию, и мне все равно, что скажет муж, если ему удастся выкрутиться из этой истории. Я больше не хочу быть дрожащей тварью. Я право имею…
* * *
Нужно поменять билет. До встречи с Савельевым и его сестрой еще два часа. Пусть визит займет час. Плюс дорога до гостиницы и время на сборы. На семичасовый поезд уже не успеть. Но вот – Лика Вронская подошла ближе к расписанию – экспрессы отправляются в девять, и в десять тридцать, и в одиннадцать.