Тем временем Игорь (а Джеймс Бонд-то голый, неудачник!) вскочил на ноги, вытащил откуда-то из-под пиджака пистолет и, потирая свободной рукой шею, пробормотал:
– Спасибо большое. Вовремя вы. Прыткий спортсмен оказался. И такой крепкий... Когда я еще служил, в контрразведке работал, всякое повидал. Но вот в ком шпион и артист погиб – так это в нем...
– Неужели это он задушил Стаса? Но зачем?!
– Думаю, Стас обо всем догадался. Возможно, фотограф случайно увидел, как Владимир ищет исчезнувший лист из альбома, или как пытается вас убить. Может быть, у него даже появились соответствующие снимки. Все время ведь с фотоаппаратом таскался. Только шантажировать спортсмена – дело особенно опасное. Он рассчитывает только на один ход вперед и не останавливается ни перед чем.
Я недоуменно пожала плечами.
Да, возможен сговор с братом. Допустим, Вован действительно пытался найти этот лист, притворялся влюбленным в меня, убил Стаса.
Одного не понимаю – зачем? Если бы такие обвинения звучали в адрес Альхена из местного музея или шизанутого писателя Гарика Левицкого – я бы не удивилась. У них действительно могли найтись веские аргументы в плане обладания раритетом. Они оба любят и знают Лермонтова, для их менталитета такая вещь – безусловная святыня, невероятная ценность. Фанатики от искусства могли бы пойти на все. Но Пауэрлифтинг.... Да, если судить по фактам, все сходится. Но вот умом – не понимаю. Не понимаю!
– Деньги, Наталия Александровна. – Игорь приблизился к лежащему без сознания Вовану, присел на корточки, стал искать пульс на почти неразличимой шее. – Нормально, сердце бьется. А рука у вас крепкая.
– Вы органокомплексы с мое поизвлекайте...
– Лучше я воздержусь... Вы знаете, что любой профессиональный спорт требует много средств на питание, тренировки. Соревнования – тоже огромная статья расходов, надо оплатить участие, дорогу, проживание, или найти спонсоров. А доход спорт приносит не всегда, не сразу и крайне нерегулярно. А у Симонова травма ведь серьезная, он не выступает давно. Вынужден работать инструктором в тренажерном зале, для самолюбия такой удар. С пьедестала, от медалей – к чужому жиру, ага. На его обеспечении пожилые родители, он платит алименты на ребенка от первого брата. В общем, финансовое положение у Володи непростое. Не думаю, что он сразу сговорился с братом... Скорее всего, это случайно в разговоре всплыло... Впрочем, когда очухается, мы у него все подробно расспросим. Я ведь чего ключи от его номера взял и внутрь вошел? Кроме тех бумаг, которые я вам передал, еще одна улика – он на видео засветился, в номер к Стасу заходил, потом вылетел, как ошпаренный. Прихожу, начинаю обыск. А тут все, полностью, в наличии. И лист тот из альбома, и даже пистолет, «макар», правда, незаряженный, но патроны тоже имеются. А еще белый плащ. Думаю, он засек, что есть камеры, и, на всякий случай, лицо скрывал, фигуру свою приметную...
Какое-то время я думаю о том, что все-таки Вован – нелогичное создание. Зачем было спасать меня из стальных лап Гарика Левицкого, если потом он все равно планировал от меня избавиться?
– Ничего бы с вами писатель не сделал. Попугал бы и отпустил. Симонов – хитрый, к вам в доверие втирался мастерски, – пробормотал Игорь, вытаскивая из брюк ремень. – Все-таки руки ему лучше связать, очень сильный.
– Вы умеете читать мысли?
– Естественно. Это так просто. Хотя иногда мне было бы намного легче, если бы я не умел этого делать.
Я хочу что-то сказать насчет того, что, действительно, не мной замечено: великие познания умножают великие печали. И еще поерничать: может, Игорь и силен в разгадывании тайных помыслов, однако драться не умеет. Но потом забываю обо всем.
Замечаю на туалетном столике тот самый лист из альбома княгини Щербатовой. Почти беру его, уже протягиваю руку, и все-таки успеваю, быстро хлопаю себя по кисти – отпечатки, когда ж я научусь сначала думать, а потом делать! Тем более рассматривать лист можно и не касаясь – все прекрасно видно.
На нем, оказывается, нет никаких стихов. Пожелтевшая бумага занята изображениями людей, нарисованных... а пожалуй что, нарисованных гениально. В простоте линий – столько экспрессии, драмы, выражения. На первый взгляд кажется, что смотришь на карикатуру. Но потом, разглядывая детали, вдруг мороз проходит по коже, и болит сердце, которое вдруг осознало страшную чудовищную смерть.
Не знаю, каким поэтом был Лермонтов. У меня нет профессионального филологического образования, и я никогда не скажу, что лучше: «Буря мглою небо кроет» или «Белеет парус одинокий». Но мне попадалась на глаза книжка Михаила Веллера, в которой утверждалось, что место в литературном пантеоне Михаилу Юрьевичу досталось на халяву. Что он не придумал ничего своего, не стал основоположником новой техники, стиля или жанра, ни в поэзии, ни в прозе. Все его творчество – якобы обработка, вариации на темы, придуманные Байроном, Пушкиным, Гете. А в историю литературы он попал благодаря удачному маркетингу судьбы: трудное детство, мятущийся истеричный нрав, шлейф любовных скандалов. И, конечно, ранняя трагичная смерть, окрасившая все его творчество в мрачноватые тона, придавшая ему горьковатый вкус утраты.
Так что не могу ничего определенного сказать, как насчет поэзии Лермонтова. Но рисовальщиком он бы отменным! Невероятно талантливым. Гениальным...
Годы выжелтили бумагу, обесцветили чернила. Время – самый фантастический созидатель, оно же – жесткий разрушитель. Но не только рукописи не горят, рисунки тоже живут в вечности.
Я смотрю на тонкие нервные изломанные линии и вижу величественный горный пейзаж, роскошный, яркий.
Горы охотно перекидываются мячиком эха, идет дымок из пистолета статного офицера. На земле, нескладный, в сбившейся набок военной одежде, лежит Лермонтов. Его грустные черты, знакомые всем по школьным хрестоматиям, здесь нарисованы грубее и... мертвее...
– Смотрите, как профессионально изображена рана в груди, и это ведь чернилами, – невольно вырывается у меня. – Опаленная одежда, вытекающая кровь, брызги, потеки – даже не кистью, не карандашом, пером! Невероятно!
– Я ничего не понимаю в этом, – равнодушно говорит Игорь, поглядывая на рисунок через мое плечо. – Это примитивизм?
– Это гениально!
– Правда? А что именно?
У меня комок стоит в горле. Не могу оторвать взгляд от лица человека, спрятавшегося за кустом, растущим возле обрыва.
Торжествующее зло.
Самодовольное наслаждение.
Иудина радость, предвкушение тридцати сребреников, и никаких угрызений совести.
Убийца, убийца, убийца! Вот кто на самом деле убил Лермонтова, а не тот статный офицер, у которого даже спина растерянная...
Это очень странный рисунок.
Но теперь понятно, почему за ним шла такая охота.
В этих линиях какая-то тайна, что-то важное и, безусловно – абсолютно талантливое...