Я не знал, что такое Освенцим, и она объяснила. Лагерь смерти. Газовые камеры. А потом – крематории.
Господи! Господи!! Господи!!!
Только тогда, перед забором концентрационного лагеря Дранси, я все понял. Да я же люблю Риту до безумия! Люблю свою жену, не загадочную неуловимую химеру, не колдовские ароматы, не призрак! Она вытащила меня из нищеты, родила мне детей, и я люблю ее так сильно, что если не спасу из этого ада, то сойду с ума. Но я справлюсь. Я помогу. Должен помочь.
«Рита, потерпи, – твердил я сквозь зубы и гнал автомобиль в Париж что было сил. – У меня есть план. Он должен сработать. Габриэль все вспомнит. К тому же эти мерзкие наци без ума от моих духов. Ничтожества! От каждого мундира за версту несет „Chanel № 5“, они зачем-то выливают на себя по полфлакона женского парфюма. Я уже ненавижу этот запах! Он стал символом побежденного Парижа. Габриэль должна помочь. Она знается с офицерами СС. Рита, потерпи совсем немного. Шанель не составит никакого труда вытащить тебя из Дранси…»
Газеты с гневом писали перед самым началом войны: Коко Шанель закрывает свой Дом моды. Увольняет всех работниц. «Время платьев прошло, – объяснила она свой поступок репортеру. – Будет работать только бутик, торгующий духами».
Из сообщений прессы я знал: Габриэль, оставив свою квартиру на рю Камбон, перебралась в находившийся неподалеку отель «Ритц».
Я давил на газ, выжимая все, что можно, из захлебывающегося «Ситроена», говорил мысленно с Ритой. И молился о том, чтобы добраться на Вандомскую площадь хотя бы за пару минут до наступления комендантского часа. Иначе меня арестуют, и я не смогу помочь жене.
В холле отеля «Ритц» толпились немцы. Запах их немытых тел приглушали все те же «Chanel № 5». Я спросил у портье, могу ли я видеть мадемуазель Шанель, и молодой паренек заколебался.
– Вообще-то у нее сейчас Ганс Гюнтер фон Динклаге, – сообщил он, неуверенно оглядывая меня с ног до головы.
– Это очень срочно, – сказал я и почему-то добавил: – Мне нужно ей кое-что сообщить о духах.
Духи. Они покоряют людей. Интригуют, манят. Открывают сердца. И двери…
Через пять минут я уже шел за портье по длинному коридору отеля.
Что сказать об этой женщине? Лицо Габриэль завораживало красотой. Она не пользовалась духами, ее окутывали запахи мыла и накрахмаленного полотна, волосы едва уловимо отдавали мятой. Ее немецкий кавалер, видимо, предпочел удалиться через черный ход. Гостиная, куда меня провели, выглядела совсем просто. Впрочем, я почти не смотрел по сторонам.
Я пытался растопить лед в глазах, которые любил более двадцати лет. И с отчаянием говорил о Грассе, о том, как утратил обоняние, как сочинил духи, отражавшие ее душу, шарм, красоту.
Она оживилась, поднялась с дивана, заходила по комнате.
– Надо же. Так Эрнест присвоил вашу работу. А я еще платила ему столько денег! – В ее голосе звучала обида.
Мне было не до денег. Моя жена мучилась в Дранси, не сегодня-завтра ее могли отправить в Освенцим, и ей требовалась помощь.
– Не думаю, что могу что-нибудь для вас сделать. Мне было любопытно поболтать с вами, – сказала Шанель равнодушно. Ее тонкая рука машинально взметнулась в направлении двери. – Прощайте…
Да будь ты проклята, Габриэль!!!
Арина Иванова всегда принимала душ очень долго. Вагит Имранов растроганно прислушивался к шуму воды и представлял белую нежную кожу девушки, чуть порозовевшую, гладкую. К ней даже не прикасаешься, еще не целуешь – а между ног уже пожар, так бы и вошел в соблазнительную гибкую девочку, извивающуюся, постанывающую.
…Отец уже давно не говорил Вагиту: «Сынок, тебе пора жениться, мать присмотрела в соседнем ауле хорошую красивую девушку». Хорошая девушка, разумеется, стала бы отличной женой. И нарожала бы сыновей. Но жить с семьей в родной Абхазии? Как жить? На что? Пожар войны выжег родной край дотла. Пустые глазницы когда-то лучших санаториев. Морской пейзаж исказили обугленные остовы до сих пор не убранной бронетехники. Кавказское гостеприимство выродилось до униженного подобострастия. Каждый хачапури люди готовят, как последний в жизни. Все вам, редкие смелые туристы, купите, и пусть появится хоть немного денег, их здесь не видят годами. Возвращение сюда невозможно – это Вагит понял, заехав по дороге в родное село на рынок в Гаграх. В мясном ряду на прилавке лежал кусок баранины. Продавец, высокий поджарый мужчина, и пес, отощавший ирландский сеттер, смотрели на мясо одинаковым взглядом. Их глаза блестели от слез. Только продавец слюну сглатывал, а из пасти собаки скатывались на черный асфальтовый пол частые капли.
Его старики, конечно, так не нуждаются. Но для того, чтобы не оголодали до слез и они, и многочисленная родня, Вагит должен быть в Москве. А здесь семью не заведешь, потому что сегодня на «разборке» везет – а завтра может не повезти. Да и отпустила уже нестерпимо острая тоска по горам, когда просыпался среди ночи – и выть хотелось раненым зверем, увидев во сне зеленые хребты, провалы ущелий, серпантин, дом… Теперь Москва стала домом. А русские женщины – это всегда такое чудо, дыхание замирает, ни слова не выговорить. Светлые волосы, глаза огромные, голубые. Оказывается, к ним можно приблизиться. Их можно целовать ночью, а днем, мчась по шоссе, небрежно кивать пацанам на билборд: «Моя Ариночка»…
…Арина появилась в прозрачном темном халатике, лишь подчеркивающем налитую грудь, и Вагит застонал:
– Иди ко мне, девочка!
Он дотронулся до ее сосков, и те сразу отвердели под его ладонью, но Арина негодующе сбросила руку.
– Отстань!
Отодвинувшись на край постели, девушка поджала длинные ноги и горестно вздохнула.
– Не катит мне, Вагитка, в последнее время. Не катит. Понимаешь?
«Новое платье хочет, – решил Вагит, сочувственно поглядывая на расстроенное фарфоровое личико. – Дорогое. Да дам я тебе бабок, глупая. Вижу, что ты со мной из-за денег. А мне плевать. Какая разница, почему. Со мной, а не с другим. Значит, я сильнее. Красавица моя, все, что хочешь, для тебя сделаю. Но изменишь – убью».
– Все зря – Веста, Катя. Француженка всех нас послала вместе с Ириной Алексеевной. Далеко послала. – Глаза Арины сузились от ярости. – Но я думала как: проехали-забыли. А тут вся та же петрушка.
Осознав, что вначале разговор, потом секс, Вагит приподнялся на постели, подложил под спину подушку и потребовал:
– Говори. Кто еще тебя обидел?
– Показ скоро намечается у одного российского дизайнера, Пети Легкова. Он блондинок-моделей пригласил, меня тоже позвал. Только прикинь, какой облом. Света Никодимова из агентства «Russia» будет открывать показ. А меня только вторым номером поставили. Типа ходи, Арина, в массовке.
– Так, может, хорошо так. А? – осторожно заметил Вагит. – Еще лучше, чтобы ты в середине этого вашего показа шла. А что? Народ разогреется уже. Как на концерте.