Я это потому рассказал, что после этого случая Рабинович навсегда зарекся что-то делать, трезво не оценив ситуацию для начала. Но мой Сеня, что влюбленный, что пьяный, одинаковый дурак! Причем можно еще поспорить, в каком состоянии он больше идиотских поступков совершает. Вместо того, чтобы подумать и понять всю бессмысленность похода к Хирону, Рабинович хлопал влюбленными глазенками (тьфу!) и готов был потакать своей пассии во всем.
Лично я считал, что мотаться с Гераклом по эллинским докторам можно до скончания веков, да так и не добиться каких-либо сдвигов. Нужно было идти к Олимпу и найти его папашу. А уж тот, поскольку бог как-никак, что-нибудь и придумал бы для исцеления своего сына. В сказки о том, что Олимп куда-то исчез, я не верил. Сами посудите, ну куда может пропасть огромная гора, высотой почти три тысячи метров над уровнем моря?.. Правильно, никуда! Это же вам не жомовская заначка после тщательного обыска жены.
До Олимпа нас и Гомер спокойно довести мог, а уж там, на месте, и решили бы, как попасть на сходку местных богов в законе. Однако слушать меня, естественно, никто не стал. Лишь один Горыныч попытался возразить Рабиновичу, сказав, что нам лучше поторопиться найти Зевса, пока не случилось чего-нибудь совсем непоправимого, но Сеня у него ехидно поинтересовался, запасся ли Ахтармерз картой местности, или одна из его голов, как компас на север, всегда в сторону Зевса смотрит. Горыныч понял, что спорить с упершимся Рабиновичем бесполезно и, обреченно махнув крыльями, забрался поглубже в колесницу.
В общем, Сенино решение о походе к Хирону оспаривать было некому, и наша экспедиция стала собираться в дорогу. В первую очередь Жомов, обидевшийся на хозяина постоялого двора за столь бесцеремонное утреннее обращение с гостями, самым наглым образом спустился в винный погреб и экспроприировал оттуда две амфоры с лучшим вином. Хозяин попытался воспротивиться разбою и приготовился звать городскую стражу, но, получив кулаком по макушке, решил, что заведение понесет меньше убытков, если быкоподобный чужестранец спокойно возьмет то, что хочет.
Попов, успевший к тому времени под шумок стащить из кухни целого жареного барана, увидев, что именно принес Ваня, взбесился. Он заявил, что отказывается ехать в колеснице, если в компанию к Гераклу, Немертее и Горынычу добавятся еще и катающиеся из угла в угол глиняные канистры. Жомов, естественно, парировал эту тираду своим любимым вопросом: «А в нос?» – и пришлось в их дискуссию вмешиваться моему Рабиновичу, после чего вино было перелито в бурдюки, а амфоры расколоты об стену, на радость будущим археологам.
Чтобы не участвовать в этом бедламе, я отошел в сторону и принялся горевать, глядя на вихляющих задами местных сучек. Таковых оказалось рядом сразу три, и у всех трех по каждой подпалине на роже откровенно читалось одно: «Красавчик, а не прогуляться ли нам до ближайших кустов, чтобы вместе поклониться нашей собачьей Афродите?» Ща-ас! Держите хвост милицейской дубинкой. Я как только представил, какой временно-пространственный парадокс я с этими маломерками устрою, если еще и здесь детей напложу, так у меня шерсть на загривке дыбом встала и зубы сами собой оскалились. Девочки поняли этот знак, как «пошли на фиг, я сегодня не завтракал», и скрылись за ближайшим углом, обозвав меня самыми нехорошими греческими словами, которые, конечно, по сравнению с нашим матом – писк недельного котенка после лая бультерьера. Но все равно обидно!
Глядя им вслед, я с тоской вспомнил ту самую московскую сторожевую, с которой познакомился в злополучный День милиции, и, в сочетании с мыслями о путешествии к Хирону, мне еще хуже стало. Захотел завыть на эллинскую луну, покусать Немертею или, в крайнем случае, хоть Жомова облаять. Однако делать этого я не стал, а положил голову на передние лапы и попытался найти в новом походе что-нибудь положительное. Сделать это оказалось крайне трудно и, за исключением того, что наш поход можно считать эквивалентом турпутевки в Грецию, которой дома Сене никогда не видать, как собственных ушей, к тому же Пелион, горный хребет в Фессалии, где жил Хирон, оказался не так далеко от Олимпа, как это могло бы быть.
После того как вино перелили из амфор в бурдюки, а Андрюша уложил в колесницу барана и мешок пресных лепешек «а-ля лаваш», торжественные сборы в поход были окончены. Сеня галантно (тьфу, противно смотреть!) подсадил Немертею в колесницу, где уже сидел бедолага Геракл, пытаясь ногтем просверлить дырочку в бурдюке, и тут же отдал приказ отправляться в дорогу. Я специально не двигался с места, давая понять Рабиновичу мое отношение к его затее, и встал на лапы лишь тогда, когда мой хозяин оставил свое место во главе кавалькады и вернулся назад, чтобы позвать меня в третий раз.
Через Дельфы мы пробирались сквозь толпы любопытных греков. Все городское население с самого утра только и делало, что обсуждало поведение необычных чужестранцев вчера вечером и сегодняшнее пророчество Пифии. Уж что про нас говорили, и передать нельзя, а присутствие в нашей компании смазливой титаниды и вовсе превращало сплетни в бред плешивого кота. Пересказывать все эти россказни никакого смысла нет. Скажу лишь, что самой распространенной среди них была байка о том, что мы – элитный спецотряд суперкиллеров, нанятый сверженными титанами для того, чтобы вышвырнуть богов с Олимпа, пока Зевс мотается по бл… В общем, находится в творческой командировке.
По счастью для нас, Немертея этих несправедливых обвинений не слышала, да и вообще вряд ли в тот момент она могла что-нибудь слышать. Польщенная вниманием такой огромной толпы народа, она, подбоченясь, застыла в колеснице и гордо улыбалась, словно Афина Паллада, прибывающая на развалины Трои. Сеня не сводил с нее глаз, а Жомов настороженно поглядывал по сторонам, тщетно ожидая хоть малейшего намека на беспорядки. Однако до самых городских ворот ничего экстраординарного не случилось, и мы спокойно покинули Дельфы, чтобы тащиться к коту под хвост, а точнее, в Пелион к Хирону.
Дальнейшая дорога обделила нас приключениями. В основном все путешествие проходило под непрекращающиеся споры по поводу возможных толкований пророчества дельфийского оракула. Насчет первого пророчества о козле мои менты даже говорить ничего не хотели. Гомер, правда, пытался объяснить, что Афина – это богиня мудрости, а Стикс – река вечности, отделяющая подлунный мир от царства Аида, то бишь бога мертвых, но друзья ему тут же заткнули рот, сказав, что они сейчас поэту, вместо того козла, о скалы рога переломают.
По поводу второго пророчества лишь Ваня Жомов, излишне чувствительный к заявлениям по поводу отсутствия разума, отказывался слушать объяснения. Он горько сожалел, что не заехал тогда Анхиосу в ухо, и ускакал прочь от колесницы, когда Немертея попыталась вспомнить, были ли у Немезиды вообще какие-нибудь дети. Этот факт остался покрыт кошачьей шерстью, а из остальных слагаемых этого пророчества однозначно сошлись лишь на том, что, говоря о приметах прошлого, скрытых туманом, Пифия, конечно же, имела в виду пропавшую дорогу на Олимп.
Из третьего пророчества ни Гомер, ни Немертея и уж тем более Геракл, который тоже пытался принять самое деятельное участие во всеобщей болтовне, почти ничего не поняли. Трое же моих друзей посчитали его явным оскорблением чести и достоинства российского милиционера и горько пожалели, что нельзя привлечь Пифию за такие слова к уголовной ответственности, а бить морду камню, естественно, смысла не имело. Тем более что и морды-то у Пифии никакой нет!