– Серьезно, Кэтрин, – сказал он очень взволнованно, – ты самое прекрасное существо, которое я когда-либо видел.
Его слова лишь усилили охватившую Кэтрин панику. Рон поднялся на ноги и улыбнулся широкой, предвкушающей удовольствие улыбкой. Затем он сбросил трусы на пол. Его мужской орган напоминал огромный, вздувшийся батон колбасы салями, обрамленный волосами. Это была самая огромная и невероятная штука, виденная Кэтрин за всю ее жизнь.
– Ну как, нравится тебе это? – спросил он, глядя на свой член с нескрываемой гордостью.
Она машинально заметила:
– Кладется на хлеб. Не забудьте салат и горчицу.
Кэтрин стояла и смотрела, как опускается предмет его гордости.
* * *
Когда Кэтрин училась на втором курсе университета, обстановка в студенческом городке изменилась.
Теперь здесь стало расти беспокойство по поводу событий в Европе. Все больше людей понимали, что Америка не останется в стороне. Мечта Гитлера о тысячелетнем правлении третьего рейха приобретала зримые черты. Фашисты захватили Данию и вторглись в Норвегию.
В последнее полугодие во всех американских университетах говорили уже не о сексе, одежде и танцевальных вечерах, а о службе подготовки офицеров резерва, призыве в армию и ленд-лизе. В студенческих городках росло число молодых людей в армейской и военно-морской форме.
Как-то раз одноклассница Кэтрин по школе Суси Робертс остановила ее в коридоре.
– Хочу попрощаться с тобой, Кэти. Я уезжаю.
– Куда?
– В Клондайк.
– Клондайк?
– В Вашингтон, что в округе Колумбия. Все девушки отправляются туда на поиски золота. Они говорят, что на каждую девушку там не меньше сотни мужчин. Мне нравится такое соотношение. – Она посмотрела на Кэтрин. – Чего тебе здесь прозябать? Университет – это ж сплошная скука. А там – огромные возможности.
– Я не могу сейчас уехать, – ответила ей Кэтрин. Правда, она сама не знала почему. В Чикаго ее ничто не держит. Она регулярно переписывается с отцом, который живет в Омахе, и один-два раза в месяц говорит с ним по телефону. И после каждого разговора с отцом у нее бывает такое чувство, будто он сидит в тюрьме.
Кэтрин жила теперь самостоятельно. Чем больше она думала о Вашингтоне, тем заманчивее он ей казался. В тот же вечер Кэтрин позвонила отцу и сказала ему, что собирается уйти из университета, чтобы поступить на работу в Вашингтоне. Он спросил ее, нет ли у нее желания приехать в Омаху, но по его тону она почувствовала, что сам он отнюдь не жаждет этого. Ей бы не хотелось, подобно отцу, попасться в ловушку.
На следующее утро Кэтрин зашла в деканат и сообщила, что бросает учебу. Она послала телеграмму Суси Робертс и назавтра поездом отправилась в Вашингтон.
Париж, 1940 год
В субботу, 14 июня 1940 года, германская армия вошла в потрясенный Париж. «Линия Мажино» не спасла Францию. Страна осталась беззащитной перед лицом Германии, обладавшей самой мощной в мире военной машиной.
Этот день начался с того, что над городом повисла непонятная серая пелена, какое-то страшное облако неизвестного происхождения. За двое суток до этого тишина Парижа была нарушена грохотом артиллерийского огня. На время он затихал, но вскоре возобновлялся с новой силой. Залпы орудий раздавались где-то за городом, но их эхо отдавалось в самом сердце Парижа. По городу поползли самые разные слухи. Их сообщали по радио, печатали в газетах и передавали друг другу. Боши высадились на французском побережье... Лондон полностью разрушен... Гитлер договорился с английским правительством... Немцы собираются уничтожить Париж новой смертоносной бомбой... Поначалу каждый новый слух принимался за чистую монету и вызывал панику. Однако постоянно возникающие кризисные ситуации измотали парижан. Они стали спокойнее относиться к возможным опасностям. Людей столько пугали всякими ужасами, что восприятие притупилось. Париж как бы впал в летаргический сон и спрятался в защитную раковину апатии. Мельница слухов перемолола все. Перестали выходить газеты. Замолчало радио. Их заменило человеческое чутье. Парижане почувствовали, что все решится сегодня. Серое облако – это вещий знак.
* * *
И немецкая саранча налетела на город.
Внезапно Париж заполонили чужестранцы в незнакомой военной форме, говорящие на непонятном гортанном языке. Одни из них ехали по широким, окаймленным деревьями улицам в больших «мерседесах», украшенных нацистскими флагами. Другие расталкивали людей на принадлежащих им с этого дня тротуарах. Это и вправду были сверхчеловеки. Им судьбой начертано завоевать весь мир и установить мировое господство.
Через две недели город нельзя было узнать. Повсюду появились немецкие надписи и вывески. Статуи национальных героев Франции были сброшены с пьедесталов, и на всех административных зданиях развевались знамена со свастикой. Стремление немцев искоренить все французское доходило до абсурда. Даже на водопроводных кранах французские слова chaud и froid [7] заменили на heib и kalt [8] . Нацистская солдатня взорвала памятники Лафайету, Нею и Клеберу. На могилах теперь писали: «Gefallen fur Deutschland» [9] .
Немецкие оккупанты весело проводили время. Обилие французских блюд, подаваемых под множеством соусов, приятно отличалось от военного пайка. Солдаты не знали и не хотели знать, что Париж – это город Бодлера, Дюма и Мольера. Боши воспринимали его как яркую, щедрую, размалеванную шлюху, высоко задравшую юбку, и они изнасиловали ее, каждый по-своему. Штурмовики заставляли французских девушек ложиться с ними в постель, иногда даже под угрозой смерти. Германские руководители типа Геринга и Гиммлера изнасиловали Лувр и богатые частные коллекции, которые с ненасытной жадностью конфисковывали у новоиспеченных врагов рейха.
В период этого кризиса широкие масштабы во Франции приобрели коррупция и оппортунизм. Но и героизм народа достиг небывалого размаха. Важным секретным оружием подполья стало управление пожарной охраны, которое во Франции находилось в ведении армии. Немцы конфисковали у французов десятки зданий и использовали их для нужд армии, гестапо и различных министерств. Местонахождение этих зданий, разумеется, ни для кого не было секретом. В подпольном штабе Сопротивления в Сен-Реми тщательно изучили по карте расположение каждого из них. Затем боевикам давались конкретные задания. На следующий день мимо нужного объекта проезжала машина или на вид совершенно безобидный велосипедист, и в окно немецкого учреждения бросалась самодельная бомба. Разрушения от нее оказывались небольшими. Однако вся хитрость состояла в том, что следовало дальше.
Немцы вызывали пожарную команду, чтобы погасить огонь. При пожаре во всем мире принято полностью доверяться специалистам. В этом смысле Париж не был исключением. Пожарные врывались в здание и с помощью брандспойта и топора крушили все вокруг, используя, если позволяли обстоятельства, и собственные зажигательные бомбы. Таким образом подполью удавалось уничтожать бесценные немецкие документы, хранившиеся в штабах вермахта и гестапо. Высокому германскому командованию понадобилось шесть месяцев, чтобы сообразить, в чем дело, но к этому времени немцам уже был нанесен непоправимый ущерб.