Вызвав одного из старейших десятников-негров, которому полностью доверяла, Кейт спросила:
– Вильям, ты не можешь найти Бэнду?
– Только если он сам этого захочет.
– Попытайся! Мне очень нужно с ним встретиться.
– Попробую помочь вам, миссис Блэкуэлл.
На следующее утро десятник вновь появился в доме Кейт:
– Если вы свободны сегодня вечером, автомобиль будет ждать у дома.
Она кивнула.
Кейт отвезли в маленькую деревню в семидесяти милях к северу от Йоганнесбурга. Водитель остановился перед маленьким каркасным домиком. Она вышла, Бэнда уже ждал ее. Он нисколько не изменился и выглядел точно так же, как и во время их последней встречи. И хотя много лет вел жизнь беглеца и изгнанника, казался спокойным и невозмутимым, а ведь ему было уже под шестьдесят.
Обняв Кейт, Бэнда с восхищением покачал головой:
– Ты с каждым днем становишься все прекраснее!
– Старею, – засмеялась Кейт. – Через несколько лет мне исполнится сорок!
– Время не властно над тобой, Кейт. Они вошли в кухню, и, пока Бэнда варил кофе, Кейт задумчиво спросила:
– Мне совсем не нравится то, что происходит, Бэнда. К чему это приведет?
– Будет еще хуже, – просто ответил Бэнда. – Правительство не позволит нам иметь права, а белые сожгли все мосты между ними и неграми, но когда-нибудь поймут, что совершили непоправимую ошибку. Теперь у нас свои герои, Кейт: Нехемья Таил, Моконе, Ричард Мсиманг. Белые считают нас скотом, годным только для черной работы.
– Не все белые так думают, – заверила Кейт. – У нас есть друзья, которые борются за то, чтобы положение изменилось. Когда-нибудь это произойдет, Бэнда, но понадобится время.
– Время, как песок в песочных часах, безостановочно льется тонкой струйкой.
– Бэнда, а где Нтаме и Мажена?
– Мои жена и сын скрываются, – печально вздохнул Бэнда. – Полиция по-прежнему меня разыскивает.
– Могу я чем-нибудь помочь? Нельзя же сидеть и выжидать! Деньги тебе нужны?
– Деньги всегда нужны.
– Завтра же все будет устроено. Что-нибудь еще?
– Молись. Молись за всех нас.
На следующий день Кейт возвратилась в Нью-Йорк.
* * *
Когда Тони достаточно подрос, чтобы путешествовать, Кейт начала брать его в деловые поездки. Он любил музеи и мог часами стоять, разглядывая картины и статуи мастеров, а дома делал копии висевших в галерее холстов, но был слишком застенчив и никогда не показывал свои работы матери.
Тони был послушным, милым, умным ребенком и доставлял Кейт много счастливых минут, а окружающих привлекали его робость и скромность. Кейт гордилась сыном. Он всегда был первым в классе. Много раз она спрашивала Тони:
– Ты ведь снова обставил их всех, дорогой, правда? И смеясь, страстно прижимала его к себе. А мальчик старался еще больше, лишь бы оправдать материнские ожидания.
В 1936 году, когда Тони исполнилось двенадцать, Кейт возвратилась из поездки на Ближний Восток. Она очень соскучилась по сыну и ей не терпелось его увидеть. Тони был дома. Кейт обняла его, поцеловала:
– С днем рожденья, дорогой! Хорошо провел день?
– Д-да, м…мэм. В-великолепно.
Кейт отодвинулась и поглядела на сына. Странно, она никогда не замечала, что Тони заикается.
– Ты здоров, милый?
– К-конечно, м-мама, с-спасибо.
– Почему ты заикаешься? Последи за собой! Говори медленнее.
– Х-хорошо, м-мама.
Но ничего не помогало. Заикание Тони становилось все хуже. Кейт решила поговорить с доктором Харли. Осмотрев мальчика, тот сказал:
– Тони совершенно здоров, Кейт. Физически. Может, он находится под каким-то психологическим давлением?
– Мой сын? Конечно, нет! Как вы можете предполагать подобное?
– Тони – чувствительный мальчик. Очень часто заикание – чисто физический признак психической неуравновешенности, неспособности примениться к окружающему миру.
– Вы не правы, Джон. Тони – первый ученик в классе по всем предметам, а в прошлом семестре он получил три награды: за достижения в спорте, живописи и успехи в учебе. Вряд ли это можно назвать неумением справиться с трудностями.
– Понятно, – кивнул доктор, пристально глядя на нее. – Что вы делаете, Кейт, когда Тони заикается?
– Говорю, чтобы следил за собой.
– Я бы посоветовал не заострять его внимания, это только ухудшит дело.
Кейт гневно вскинулась:
– Если у Тони, как вы намекаете, что-то неладное с психикой, то могу заверить, не по вине его матери. Я люблю сына, и Тони знает, что он для меня – самый лучший ребенок в мире!
Так вот почему Тони начал заикаться! Ни один мальчик не мог соответствовать столь высоким стандартам!
Доктор Харли еще раз просмотрел свои записи:
– Давайте-ка подумаем: Тони двенадцать?
– Да.
– Может, ему лучше уехать на время? В какую-нибудь частную школу?
Кейт молча глядела на доктора.
– Пусть поживет самостоятельно. Хотя бы пока не закончит высшую школу. В Швейцарии можно получить превосходное образование.
Швейцария! Сама мысль о том, чтобы отослать сына так далеко, была невыносима! Он слишком мал, не готов к такому, он…
Но доктор Харли не сводил с нее глаз.
– Я подумаю, – сказала она наконец.
Отменив заседание правления, Кейт приехала домой пораньше. Тони готовил уроки в своей комнате. Завидев мать, он улыбнулся.
– У м-меня с-с-сегодня од-дни п-пятерки, м-мама.
– Что скажешь, дорогой, если я предложу тебе поехать в Швейцарию и продолжить учебу там? Глаза Тони радостно загорелись:
– А м-можно?
Через полтора месяца Кейт посадила Тони на корабль. Он отправлялся в «Институт Ле Рози», в Ролле, маленьком городке на берегу Женевского озера. Кейт стояла на причале и смотрела вслед удалявшейся серой громаде лайнера, чувствуя, как сжимается от тоски сердце. Потом медленно повернулась и пошла к ожидавшему ее лимузину, чтобы ехать в офис.
* * *
Кейт нравилось работать с Брэдом Роджерсом. Он был на два года старше, ему уже исполнилось сорок шесть. За эти годы Кейт и Брэд стали хорошими друзьями, она любила его за преданность интересам компании.
Брэд оставался холостяком, но в женщинах у него недостатка не было. Правда, со временем Кейт поняла, что Брэд испытывает к ней нежные чувства: он не раз ронял двусмысленные намеки, но Кейт делала вид, что ничего не понимает, предпочитала, чтобы их отношения оставались деловыми, и только однажды изменила правилу.