В общем-то, он мог бы и не вступать в ложу. Однако Джеймс видел особый смысл в том, чтобы Алекс совершил весь необходимый ритуал. Ведь смысл масонства состоял в отрицании всякой отдельно взятой религии во имя общей, единой для всех людей веры («Мы больше не можем признавать Бога как цель жизни, мы создали идеал, которым является не Бог, а человечество»), — а на том пути, который предстояло свершить Алексу, ему придется противостоять двум самым сильным, самым влиятельным конфессиям: католичеству и православию, глубоко поразившим сознание народов. Особенно страшило православие, которое взяло в такой прочный плен русских... Джеймс считал, что ритуалы масонства укрепят его душу. А самое главное — сокровенный символ масонства гласил: человек выше отечества. Алексу же предстояло вернуться именно в отечество свое и своих предков. Одно дело действовать в чужой земле, другое — на своей родине. Джеймс опасался — Алекс знал это! — власти России над ним, той глубокой, исконной власти, от которой так трудно избавиться. Джеймс был убежден, что клятвы и ритуалы помогут Алексу уберечь в целости всю его убежденность в том, что монархическое устройство России — неизбежное зло, терпимое лишь до установления более совершенного строя. Петр Первый был монарх, как раз одобряемый масонами, поскольку сам являлся масоном и разрушителем как государственного устоя, так и религиозных воззрений своей страны. Однако юный наследник его преемницы, Екатерины Первой, пока являлся некой загадкой для масонов. К нему слишком уж усердно тянулись отцы-иезуиты, желавшие насадить унию в России, а встретить там вместо православия католический образ веры — это означало продолжение борьбы. Если же удастся опередить иезуитов...
Алекс мотнул головой, прогоняя назойливые мысли. Время шло. За стеной вершилось таинство, участником коего ему вот-вот предстоит стать.
Убедившись, что все заняли свои места, мастер приступил к открытию ложи, спросив младшего диакона:
— Какова первая обязанность масона?
— Смотреть, чтобы ложа была открыта.
— Исполните свою должность.
Младший диакон ударил три раза в дверь, и брат-кровельщик, стоящий на страже у дверей, ответил такими же тремя ударами.
Диакон донес об этом мастеру:
— Достопочтенный, ложа открыта.
— Скажите, где место младшего диакона в ложе? — вопросил мастер.
— Позади, старшего надзирателя или по его правую руку, если он позволит.
— В чем состоит ваша обязанность?
— Передавать поручения от старшего надзирателя младшему, чтобы они могли быть сообщены по ложе.
Затем, знал Алекс, будут сделаны вопросы старшему диакону, младшему надзирателю и старшему.
— Где место старшего надзирателя в ложе?
— На запад, — ответствовал тот.
— Какова ваша обязанность там, брат?
— Как солнце заходит на запад, чтобы окончить день, так и старший надзиратель стоит на западе, чтобы закрывать ложу, платить людям их заработок и отпускать их с работы.
— Где место мастера в ложе? — раздался наконец вопрос, и старший надзиратель отвечал:
— На восток.
— В чем его обязанность там?
— Как солнце всходит на востоке, чтобы открыть день, так мастер стоит на востоке, чтобы открыть свою ложу и поставить людей на работу.
Тут мастер снял шляпу и произнес:
— Эта ложа открыта во имя святого Иоанна; я запрещаю всякую брань, клятвы или шепот, и все профанные разговоры, какого бы рода они ни были, под не меньшим штрафом, чем какой положит большинство.
Мастер трижды ударил о стол деревянным молотком и надел шляпу, остальные братья остались без шляп.
Алекс затаил дыхание, услышав приближающиеся к нему шаги. Это означало, что его ждут. Еще несколько минут — и таинство вступления свершится...
— Мавруха! — взревел Сажин, поворачиваясь к дочери. — А ну покажи, кто тебя испортил!
Огромное мыслительное усилие отразилось на бесформенном Маврухином лице, а потом белые глаза поползли по лицам, стоявших вокруг и остановились на Данькином.
— Этот, должно, — проговорила она как бы в задумчивости, но тут же радостно замахала руками: — Он, он, родименький! Толечко он не один был. Вдвоем они меня еть взялись. Этот — белявенький, а с ним еще один был — чернявенький. Глазастенький такой, приглядный на диво. Ой, уходили они меня так, князюшка, что я аж взопрела вся! — доверительно сообщила Мавруха.
Старший Долгорукий вдруг закашлялся. Сын его поджимал расползающиеся тубы, прятал глаза. Ну а молодой государь уже откровенно хохотал, озирая Мавруху с головы до ног и то морщась брезгливо, то вновь закатываясь.
— Чего ржешь-то? — спросила она, внезапно разобидевшись. — Сам, поди, знаешь, каково легко девку завалить. Нашепчи ей в ушки сладкие слова, посули замуж взять — она уж и ноги врозь.
Вот не ожидал Данька, что в таком положении, в каком оказался, он еще сможет краснеть, однако щеки его так и ожгло.
— А замуж тебя кто взять сулил? — спросил, давясь от хохота, Петр Алексеевич. — Белявенький или чернявенький? Или оба враз?
— Так оно и было, — отозвалась Мавруха, — так оно и было, как ты сказываешь, сударь. Оба сулили.
— Ну, господа, это уж чудеса какие-то! — наконец не сдержал смеха и молодой Долгорукий. — Я слыхал, что у магометан один мужик имеет при себе нескольких жен, содержа их в гареме, однако чтобы у женщины были враз два мужа — этого небось ни у каких магометан не отыщешь! Мужской гарем — вот так новость!
Мавруха с самым оскорбленным видом набычилась. Теперь ее налитые кровью глаза были устремлены на Долгорукого с таким выражением, что Данька непременно пожалел бы его, когда б у него было на то время. Честное слово, казалось, дикая девка вот-вот даст волю своему безумию и набросится на красавца князя. Но тут белые глаза ее скользнули в сторону, взгляд замер — и тяжелые черты исказились таким пылким вожделением, что Даньке аж неловко наблюдать сделалось.
— Ми-ле-но-чек! — произнесла, нет, провыла, а вернее, промычала Мавруха с неописуемым выражением сладострастия. — Черногла-азень-ки-ий!..
И, взметнув подол своего замызганного сарафанища, она метнулась, простирая руки, к приблизившемуся тем временем возу, на самом верху которого по-прежнему возлежал оборванец с удивительными черными очами — дон Хорхе Сан-Педро... или как там, Данька со страху позабыл.