Девушка кивнула смущенно:
— Ну да. Меня батюшка с матушкой Данькой звали. Говорили, что мне надо было мальчишкой родиться. Я в детстве забияка была — спасу нет, со мной даже Илья, старший брат, связываться боялся. Вот и назвалась Данькой, когда пошла родителей искать.
— Искать? — удивился Алексей Григорьевич, морщась от грозного лая Волчка, который нипочем не давал Сажину и его дочери удалиться хотя б на шаг. — А чего с ними такое? Почему они на свадьбу дочери князя Василья Владимировича не приехали, там все Долгорукие собирались, и родственники, и свойственники, и седьмая вода на киселе? А Софья все же Василью Васильевичу, как и мне, троюродная сестра. Он долго злился, что за твоего отца вышла, да и все мы злились, да сколько можно? Порешили мы с ним предать забвенью старинные распри и помириться с Софьюшкой. Знаю, что ей было загодя приглашение отправлено. Неужто не получили?
— Получили, — угрюмо кивнула Даша. — И получили, и отправились в путь. Хотели меня с собой взять, да я накануне перекупалась, простыла, говорили, нельзя мне в такой долгий путь трогаться. Оставили дома. Брата Илью на хозяйстве, меня — за маленькими смотреть. До чего же сердце у меня болело, когда они уезжали, — передать не могу! Умоляла: «Матушка, родненькая, не езди, ради Христа!» Сон видела плохой — такой плохой и страшный... Не послушались они меня. Очень радовались, что его сиятельство Василий Васильевич про них наконец вспомнили, что с родней теперь помирятся, через столько-то лет. Поехали... Уже в последнюю минуту я упросила отца, чтобы Волчка с собой взял. Они уехали, а я места себе не находила. Прошло две недели — по моим подсчетам, они уже должны были быть в Москве, как бы медленно ни ехали, — вдруг снится мне сон — страшный-престрашный. Клубок змей... Вещим тот сон оказался! Поутру слышу: кто-то лает под моими окнами. Смотрю — Волчок! Весь ободранный, голодный, еле живой. Увидел меня, сел рядом и завыл... так завыл, как по покойнику воют. Я сразу поняла — беда. Волчок сутки спал, видно было, крепко досталось ему. А что стряслось — так не расскажет, не человек ведь, говорить не обучен. Зато как отлежался, очухался — опять начал выть да лаять, да вокруг дома метаться. Отбежит от крыльца и на меня глядит — пошли, мол, иди за мной! И в лес манит, вдаль. Долго мы с братом спорили да рядили, что делать. Он говорит: надо-де ждать. Я — ждать нельзя ни в коем случае, надобно идти на поиски. А на нем все хозяйство, тут как раз косьба-молотьба, ему продыху нет. И сам не может уехать, и меня не отпускает. Я взяла и... Даша махнула рукой.
— Сбежала? — отчего-то особенно жадно спросила княжна Екатерина. — Неужто сбежала из дому?
— Что ж было делать? — доверчиво взглянула на нее Даша. — Взяла отцову старую одежку, в которой он ездил поля объезжать, косу остригла... — Глаза ее на миг заволокло слезами. — Коса у меня была такая, что ни в какую шапку не спрячешь.
— Косу! — ахнула Екатерина Алексеевна. — А не жаль было?
— Отца с матерью жальче, — ответила Даша с печальной улыбкой. — Коса — что коса! Коса вырастет, а нет, так и Бог с ней. А вот отца с матерью других Господь уже не даст.
Петр Алексеевич незаметно кивнул. Он всю жизнь жил с горькой обидой на судьбу за то, что отняла у него родителей, обездолила. Теперь отзвук той же обиды услышал в словах этой девушки и посмотрел на нее с еще большей симпатией. Хороша, ну до чего хороша! Только вот любопытно знать, куда она девала свои грудки, когда представлялась мальчишкою? Он сам видел ее в образе юнца и, сколько помнил, грудь у нее тогда была вполне ребячья, плоская. Небось потуже затянулась под рубахой какой-нибудь тряпкою. То-то дивилась горничная, когда Даша предстала перед ней в своем естественном виде. Грех, право слово, уродовать этакую стать!
И мысли рано созревшего, рано познавшего доступные женские прелести, рано развратившегося юнца незамедлительно обратились именно к этому, более всего в жизни интересующему его удовольствию. Теперь он смотрел на Дашу совсем иным взглядом — раздевающим. Он уже мысленно обладал ею и от мыслей этих возбудился так, что даже стоять сделалось неловко. Вот странно: ни прежняя невеста, Мария Меншикова, ни Екатерина Алексеевна, с которой его ненавязчиво, но неуклонно сводит князь Долгорукий (Петр был, может, и не больно умен, зато проницателен, особенно относительно человеческого корыстолюбия), не заставляли его томиться неодолимым плотским желанием. А тут — будто огнем обожгло!
Он неприметно усмехнулся. Еще не встретилось женщины, которая отказала бы императору, пусть он и неуклюжий юнец. Зато — венценосный юнец! Эта скромница тоже не откажет. Жаль, что нельзя получить ее прямо здесь.
Петр прикусил губу, пытаясь как-то успокоиться, в порыве желания забыв, что женщины, которые «не отказывали ему», были просто девки, добрые ко всем, готовые за подобающую плату отдаться любому и каждому, будь он государь или последний бродяга. К дамам из общества он не решался подступиться, опасаясь отказа, да и не имея ни навыка, ни охоты быть куртуазным кавалером, вот и таскался по сущим блядям, на которых даже не давал труда оглянуться, удовлетворив свое скороспелое желание.
Даша была другая. И глаз от нее не отвести и смотреть невыносимо. А эти слезы, которые вдруг повисли на ее ресницах и покатились по щекам, едва не заставили Петра застонать от нового приступа похоти.
Слезы?.. Она плачет? Сквозь шум молодой, жаркой крови в ушах он услышал, как Даша рассказывает о своих скитаниях.
...Больше недели провела она в пути, когда наконец приблизилась к Лужкам. И тут Волчок, который неутомимо и упорно вел ее по проезжей дороге, метнулся в лес с таким жалобным воем, что у Даши сердце оборвалось. Она всю дорогу ожидала чего-то ужасного, а тут поняла, что ожидания сбылись.
Волчок привел ее на малую прогалину в сыром, чахлом перелеске, где царил вечный полумрак. Было нечто кладбищенское, беспросветно унылое в этом месте, но оно не напоминало о вечном покое — напротив, казалось зловещим. Даже запах стоял здесь особенный — гнилостный, вызывающий тошноту.
Волчок улегся на каком-то холмике, сложенном из пластов дерна, и закрыл глаза. Даша подошла ближе... и упала рядом с псом, когда поняла, что это за холмик. Нет, не зря вспомнила она о кладбище! Вещее сердце подсказало: это могила, в которой нашли последний приют ее отец с матерью. И она замерла рядом с Волчком, почти обеспамятев от горя.
Даша не помнила, сколько времени пролежала так — не в силах ни размышлять, ни даже плакать. В чувство ее привела вечерняя сырость и страх — страх, который вдруг вкрался в душу, поселился там и завладел всеми ее помыслами. Вдобавок забеспокоился Волчок. Вцепился зубами и тащил, тащил с могилы... Еле двигаясь — все тело застыло и одеревенело, — чувствуя себя тоже мертвой, Даша отползла в чащу и замерла, вглядываясь в сгустившийся вечерний полумрак.