Во! Как на его взгляд, так вышло ничуть не хуже, чем в оригинале. Даже намного лучше. Потому как кто знает этого апостола Андрея в Куявии? Ну разве те, кто святое евангелие, завезенное со Старой Земли крестоносцами, читал. А вот его, Ифигениусово, имя гремит по всему государству и в веках прославиться должно.
Да простит Господь смертный грех гордыни скромному слуге своему.
Негромкий хлопок отвлек внимание преосвященного.
Прищурившись, он посмотрел в дальний угол и расплылся в довольной улыбке. Опять его любимица снесла яичко. Да не простое, а золотое!
Курочка Ряба была ценнейшим из последних приобретений владыки. Конфисковали ее у двух киевских старичков по закону, им же самим и сочиненному. Гласившему, что всякое колдовство и ведовство языческое объявляются враждебными вере истинной, а все, с оным волхвованием поганским связанное, подлежит немедленному изъятию и уничтожению.
У горожан отобрано было немало интересного. Так в коллекции епископа оказались сапоги‑скороходы, скатерть‑самобранка (как на диво, паразитка, подававшая исключительно постные блюда, «специально для христианского священнослужителя»).
И вот она, его несушечка. Привязался к ней, словно к родному дитяти…
– Ваше святейшество! – В покои просочился его верный помощник, Евлампий, молодой, но подающий надежды монах.
– Не величай меня сим титулом! – с деланым недовольством погрозился пальцем владыка. – Не папа, чай, и не патриарх!
– Дело времени, святейший! – замахал руками монашек. – Вот скоро учредим здесь самостийный патриархат…
– Опасные речи ведешь, – прищурил око Ифигениус. – Расколом попахивают. Так что там у тебя?
– Тот, которого вы вызывали, явился.
– А, проси, проси…
Гавейн вошел в помещение, по виду напоминавшее библиотеку, и очутился перед каким‑то человеком, который сидел у письменного стола.
Бритт стоял и разглядывал этого человека.
Сначала ему показалось, что перед ним претор, изучающий некое дело, но вскоре он заметил, что мужчина, сидевший за столом, писал. Мгновение спустя человек закрыл рукопись, на которой было написано «Повесть временных лет», и поднял голову.
Рыцарь узнал Ифигениуса…
Приглашение в епископский дворец, располагавшийся неподалеку от Лысой горы, ему принесли после обеда.
Причем посыльный, худой парень гнусного вида, был тем самым монахом, которому Гавейн пару месяцев назад, как раз перед памятной поездкой по киевским окрестностям, дал на базаре в ухо, из‑за чего чуть не угодил в караульню. Видимо, и инок признал своего обидчика. Потому что сразу же и прикрыл ухо рукой, словно оно до сих пор болело.
Быстренько сунул в руки крепышу берестяной свиток с большой печатью из красного сургуча, пробормотал что‑то невразумительное и был таков.
Развернув послание, бородач прочитал вслух:
«Доминус Гавейн, вольный рыцарь на княжой службе, приглашается сегодня, к восьми часам вечера, в палаты его преосвященства епископа. Евлампий, владычный келейник».
– Черт возьми! – воскликнул Парсифаль. – Вот это свидание будет поопаснее нашей недавней схватки со змеями!
– Ты так думаешь? – нахмурился бритт. – Тогда я не пойду. Ну его на фиг, этого Кукиша!
– Отказываться нельзя, – покачала головой Файервинд. – Наши отношения с Офигениусом и так не проникнуты христианской любовью и дружеской симпатией. Он может воспринять отказ как личное оскорбление.
– Ты думаешь? – с сомнением покосился на ведьму рыцарь.
– В любом случае следует узнать, чего он от тебя хочет. Знать намерения противника – это уже половина пути к победе над ним.
– Будь что будет, я пойду. Хотя сдается мне, ничего хорошего из этого визита не выйдет.
Гавейн вздохнул.
Он догадывался, что могло стать причиной его вызова к епископу. До владыки уже наверняка дошли вести об участившихся встречах рыцаря и княжны Светланы. То они на охоту вместе съездят, то на ристалище приемы обращения с оружием друг с дружкой оттачивают, то в храм божий на службу вместе пойдут. А ведь это нехорошо, когда государева дочка на людях встречается с холостым парнем накануне великого турнира, где будет решаться вопрос о ее замужестве.
– Давайте сделаем так, – предложил Перси. – Когда ты пойдешь во дворец епископа, мы покараулим в каком‑нибудь трактире, расположенном поблизости. Если чего, подай нам знак. Постараемся прийти тебе на помощь.
Он посмотрел на чародейку, та согласно кивнула.
– Хороший план. Мне как раз нужно обследовать Лысую гору.
– Чего‑чего? – недопонял здоровяк. – Это еще зачем?!
– Ой, долго объяснять, – отмахнулась магичка. – Есть такие места, где наиболее вероятно появление метаморфозов. Вот Лысая гора как раз из таковских.
– А‑а‑а, – протянул Гавейн, делая вид, что ему все понятно, хотя на самом деле ничегошеньки не уразумел…
Епископ оперся локтем на рукопись, а щекой на руку и с минуту смотрел на рыцаря. Ни у кого не было такого проницательного, такого испытующего взгляда, как у владыки Ифигениуса, и Гавейн почувствовал, как лихорадочный озноб пробежал по его телу. Однако не показал виду и, держа шапку в руке, ожидал без излишней гордости, но и без излишнего смирения, пока его преосвященству угодно будет заговорить с ним.
– Сын мой, – начал Кукиш, – ты родом с островов?
– Да, святой отче, – отвечал крепыш.
– Кажется, ты в родстве с дуксом Лотом, повелителем Лотианы и Оркад? И даже с самим Арторием?
– Вы прекрасно осведомлены, – поклонился Гавейн.
А у самого на душе кошки заскребли. Получается, Фига наводил о нем справки. Не исключено, что и об эдикте Птолемея, объявившем их с Перси в розыск, здесь уже тоже известно. Не ошибся.
– Слыхивал я и о том, что некие два рыцаря с именами, очень похожими на прозвища ваши, наделали шума в Империи…
Бритт изобразил на лице полное непонимание.
– Шума?
– Да, что‑то там связанное с покушением на особу его величества и попыткой узурпации власти… – Глаза епископа будто пытались проникнуть в самую душу. – Тебе о том ничего не ведомо?
– Никак нет! – по‑военному отрапортовал крепыш, кося под дурачка.
– Вот и князю нашему не известно. – Ифигениус сделал паузу. – Пока. И княжне тоже… Что она подумает, ежели узнает, что завела… нежную дружбу с человеком недостойным, умышлявшим противу своего законного государя?.. Думаю, огорчится…
Ишь, как стелет‑то. «Нежную дружбу», «огорчится». Сказал бы уж прямо: пошлет на все четыре стороны и дальше.
– Молод был, неразумен, – продолжал его преосвященство. – Но это не оправдание, сын мой. Закон есть закон. Как там у вас, имперцев, говорят: «Dura lex, sed lex» – «Суров закон, но на то он и закон».